Этюд на холме - Сьюзен Хилл

Отсюда в хранилище вела внутренняя дверь.

В офисе, на двери которого висела табличка «Европейские представительства Флетчер», он включил верхний флуоресцентный свет и кофеварку.

Пока готовился кофе, он снял куртку и обувь, открыл стальной шкафчик и достал оттуда зеленый комплект рабочей одежды и пару резиновых сапог. Кремовые жалюзи всегда были опущены, скрывая офис и всех, кто в нем находился, от взглядов снаружи, хотя там редко кто-то появлялся.

Он спокойно уселся за стол, попивая горячую арабику. Было десять минут восьмого. У него был час, чтобы сделать кое-какие приготовления, а потом, до того, как ему необходимо будет покинуть хранилище на целый день, – работу, которой ему не терпелось заняться. Отчасти именно поэтому он каждый раз проводил ритуал варки кофе – чтобы стряхнуть с себя острое возбуждение, а также чтобы успокоиться после опасных моментов на дороге у подножия Холма. Здесь он чувствовал себя в безопасности, здесь он был на своей собственной территории, где действовали его правила. Там же могло пойти не по плану что угодно и в любую секунду; впрочем, это редко случалось, хотя с молодым велосипедистом пришлось непросто, он был сильным и проворным. Он заставил его попотеть.

С толстой девчонкой было легко, она оказалась доверчивой и дружелюбной, и он застал ее врасплох. В этот раз он все тщательно спланировал, ничто не оставил на волю случая, и все прошло как по нотам. Он был горд собой. Но он никогда не станет настолько безрассудным, чтобы подумать, что теперь ему все будет даваться так легко, что он не сможет совершить ошибку. Гордость всегда предшествует фатальному падению. Он не может позволить этому случиться.

Потому что он не закончил, еще нет.

Он отпер боковой ящик металлического стола и достал папку. Внутри нее лежал листок с напечатанным текстом. Он зачитал его, просто ради удовольствия.

Он так и не добавил слово «собака». Собака не была частью плана, собака появилась под влиянием момента, потому что встреча с собакой заставила вновь закипеть в нем жестокую ревность, и все из-за воспоминания о той собаке, ее собаке, ненавистной собаке. Она выглядела точно так же: та же порода, размер, цвет, все точно такое же. Собака, казалось, была клоном той собаки. Он забрал собаку, не успев осознать что делает.

С собакой было покончено.

Рядом с двумя пунктами, напечатанными на листе, были проставлены красные галочки, и теперь он взял ту же ручку из ящичка, и на секунду ее кончик застыл над пунктом «Молодая женщина, 18–30». Он снова почувствовал прикосновение к ее толстой шее, когда его руки сомкнулись на ней и свернули. Она не издала ни одного звука, только утробное захлебывающееся бульканье.

Он опустил кончик ручки на бумагу и сделал жирную отметку, сначала проведя короткую линию вниз, а потом длинную – наверх.

Три галочки. Шесть пунктов.

Он сомневался, что шести хватит. Но торопиться было некуда, и потом, поиски подходящего кандидата могли занять месяцы. Вряд ли ему снова так повезет и все случится так скоро, все-таки именно отбор и планирование были самыми важными элементами, которые помогали не совершать ошибок.

Маленькие часы на столе показывали семь тридцать. Он положил листок обратно в папку и запер ящик, а потом прошел через внутреннюю дверь офиса в хранилище. Он включил верхний свет, и в мгновение ока это место осветилось точно так же, как были освещены все кабинеты патологоанатомов, которые он видел в своей жизни. В одном углу стояла стальная раковина, а в прорезиненном полу был проделан слив, уходящий в основную канализацию. У противоположной стены ящики, напоминавшие огромные стеллажи для документов, мерцали зеленовато-серым светом. Рядом с ними стоял металлический стол. Он выкатил его на середину комнаты, под самый свет и прямо к сливу, и сорвал с него простыню. Металлическую тележку с резиновыми колесиками он расположил рядом, сбоку к ней с помощью болтов и крючков был прикреплен выдвижной ящичек. Ящичек располагался под таким углом, чтобы было видно, как разложены все инструменты, и все это выглядело как на картинке, которая радует глаз своей симметрией и упорядоченностью.

Он сделал шаг назад, проверяя, все ли на своих местах.

Удовлетворившись, он подошел к тому месту, где на стальных рельсах стоял квадратный ящик, и начал поднимать его с помощью рычага до того момента, пока он не сравнялся со столом.

Тело Дебби Паркер уже было холодным на ощупь. Острые хирургические ножницы разрезали ее флисовую куртку, брюки, джемпер и нижнее белье, и все это было выброшено в большой мусорный пакет – с этим он разберется позже. Ее наручные часы, ключи от дома и фонарик размером с кредитку были помещены в отдельную коробочку. В одном из ее карманов было три карточки. Он несколько секунд изучал, что там было написано, счел нью-эйджерскую ерунду малоинтересной и кинул карточки в мусорный мешок, на кучу одежды.

Потом он встал рядом с металлическим столом, вглядываясь в заплывшее голое тело девушки, в ее лицо в рытвинах и обсыпанные акне плечи. Он ничего не чувствовал. Это было правильно. При посмертном обследовании патологоанатом не чувствует ничего, никаких эмоций, ни скорби, ни сочувствия, только любопытство и интеллектуальный и профессиональный интерес. Первичные удовольствия, которые сопровождали охоту, засаду и убийство, были позади. Остальные еще предстояли, и они были другими, более стерильными, холодными и более медленными. Те были неуловимыми, быстрыми и пугающими. У него росло давление, его сердце колотилось в груди, он потел. Он шел на головокружительный риск. Сейчас он был уверен, что никакого риска не было, потому что все планировалось долго и как следует, да и практика помогала.

Он медленно прохаживался вокруг стола, глядя на тело, и в какой-то момент начал надиктовывать, как делали все патологоанатомы, отмечая каждую особенность тела, лежащего на столе под его пытливым взглядом, тихо и профессионально, тем самым тоном, которым он так восхищался, когда слышал, и который пытался имитировать сам нескончаемое количество раз. Теперь он гордился своей собственной экспертизой и был уверен, что, возьми он сейчас любого из них, лучшего из лучших, сможет доказать ему, что ублюдки ошибались. У них была власть уничтожить его, осудить его как недостойного вступить в их ряды, но теперь он был сам по себе.

Когда он был готов, он взялся за скальпель. У него было совсем мало времени, но он не мог ждать, и сегодня вечером он сможет вернуться и провести столько времени, сколько он только захочет, здесь, в центре своего мироздания, профессионально разбирая Молодую женщину, 18–30, на части. С того момента, как он схватил ее за шею, Дебби Паркер перестала существовать как человеческое существо с личностью, именем и с жизнью. Вот почему он мог бесстрастно проводить над ней любые операции. Они все могли. Это была их работа. Она была образцом, представителем своего пола и возраста, не больше.