Гунны – страх и ужас всей Вселенной - Вольфганг Акунов

После своей первой совместной победы над Восточным Римом в 435 г. «фратриархи» Аттила и Бледа заключили с побежденными ими на поле брани «ромеями» Марг(ус)ский мирный договор. По его условиям Константинополь обязался удвоить размер выплачиваемой гуннам дани и выдавать гуннам всех перебежчиков. Мы помним, что требование о выдаче перебежчиков содержалось и в хуннско-китайских мирных договорах, упоминаемых анналистами «Срединного государства». Однако аналогичное требование содержалось еще в мирном договоре между египетским фараоном Рамсесом II и хеттами.

Перебежчики, фактически же – политические эмигранты – создавали на территории чужой страны, в которую бежали из своей собственной, ставшей им не матерью, а мачехой, «ячейки сопротивления».

Порой «ячейки» превращались в целые «островки». Эти «островки сопротивления» оставались неуязвимыми, в силу своего местонахождения за рубежом. И потому представляли постоянную угрозу для государства, из которого перебежчики бежали вследствие внутриполитических причин. Надо сказать, что со времен Рамсеса и Аттилы в этом плане мало что изменилось.

Условия гуннско-римского мирного договора, заключенного в городе Марг(ус)е, напрямую затрагивали гуннских «оппозиционеров», обзаведшихся парочкой царевичей в качестве залога будущих претензий на власть – двумя отроками из семейства Аттилы. Они были сыновьями князей Мамы и Атакама. Понимавшие важность этих отроков, как «козыря» в борьбе с Аттилой и Бледой, восточные римляне держали их под стражей в крепости к югу от излучины Истра. Она располагалась в области, известной в древности как «Малая Скифия». Именно там когда-то царствовал знаменитый скифский царь Атей, разбитый в 339 г. до Р.Х. македонским царем Филиппом II, отцом Александра Великого. Там знатные отроки пребывали вплоть до заключения «ромеями» мира с гуннскими «фратриархами» на продиктованных последними условиях. Однако возвращение двух царевичей в гуннские пределы означало для них верную смерть. Принимая во внимание их возраст, они, несомненно, оказались на римской территории отнюдь не добровольно, а были увезены гуннскими «непримиримыми оппозиционерами» насильно. Тем не менее, юные царевичи представлялись Аттиле и Бледе столь опасными, что «фратриархи» приговорили возвращенных им восточными римлянами «перебежчиков поневоле» к высшей мере наказания («суммум супплициум», выражаясь языком римских юристов) – распятию на кресте.

Хотя мы не так уж много знаем о гуннских народных верованиях и о религиозных взглядах самого «Аттилы-батюшки», обращает на себя внимание следующее. Невезучие царевичи были не посажены на кол (как прочие перебежчики, выданные римлянами гуннам). И не обезглавлены. А ведь гунны любили отрубать оппозиционерам головы, чтобы запугивать ими, выставленными на всеобщее обозрение, тайных сторонников казненных, как и всех прочих колеблющихся и замышляющих измену или бегство за рубеж – к римлянам, к кому же еще?! Смерть на кресте (к которому осужденных не прибивали гвоздями, а просто привязывали) наступала не от человеческих рук. Да и какой гунн осмелился бы нанести смертельный удар члену божественного (или, по крайней мере, богоравного) царского рода (не случайно самого Аттилу один из его данников-варваров – царь акатиров – именовал, по Приску, «высшим из богов»)?! Убить богоравных отроков было дозволено лишь божественному Солнцу, всемогущему дневному светилу, беспощадно разившему с высоты небосвода распятых своими смертоносными златыми стрелами-лучами.

Это знаменательное во всех отношениях публичное распятие царевичей, равно как и то обстоятельство, что Аттиле, очевидно, воздавались божественные почести, заставляет вспомнить легенды о происхождении гуннского царского рода, возводимом к небожителям. По этим сказаниям, предком гуннского царского рода была божественная птица, царственный орел. А ведь выше орла – только Солнце (передающее царственному металлу – золоту – свой свет и цвет). Да и солнца орел не боится (лат: «нек соли цедит»).

Все перечисленные выше факты, да и многие другие подробности убеждают нас: клану «царских гуннов» (именуемых Приском, в подражание Геродоту, «царскими скифами»), могущественному роду гуннских владык, следовало опасаться только конкурентов из своих собственных рядов. Никакой иной потенциальный узурпатор не мог ссылаться на покровительство небесных, высших сил, не имел в своем «идеологическом активе» чудесных птиц вроде божественных орлов, и ни один гуннский воин не последовал бы за простым смертным, осмелившимся поднять мятеж против отпрыска царского семейства гуннов.

Следовательно, юноши и молодые мужчины, принадлежавшие к правящему роду, по праву рождения обладали привилегиями царевичей, и знали, что со временем станут править – если даже не всей гуннской державой, то, во всяком случае, отдельными гуннскими племенами или областями. Это вполне соответствовало древнему, не раз подвергавшемуся осуждению и критике, но, тем не менее, вполне понятному принципу непотизма. По которому, например, владыки монголов из рода Чингис-хана разделяли великую монгольскую державу – «Монгол Йеке Улус», простиравшуюся от Корейского полуострова до Волги и Днепра -, между братьями и племянниками, а римские христианские первосвященники – несравненно меньшую по размерам Папскую область между своими внебрачными сыновьями, замаскированными под «племянников» (латинское слово «непос», от которого происходит понятие «непотизм», означает в переводе именно «племянник»).

Недостатки высокого рождения заключались в том, что гуннская держава, как и всякая великая империя, всегда страдала от нехватки простых, безродных, воинов и в то же время – от избытка высокородных царевичей. Возможно, и сам Аттила, в свою бытность царевичем, избежал насильственной смерти лишь потому, что его (по ряду противоречащих друг другу версий) в 10-, 12- или 14-летнем возрасте отсылали заложником в Рим на Тибре. Возможно, выбиравший его заложником дед или дядя втайне надеялся, что этот замкнутый и слишком умный для своих лет (что внушало родичам опасения) царевич в ходе очередного гуннско-римского (или чисто внутриримского) конфликта будет убит или тайно отравлен в «Вечном городе».

Но все произошло иначе, как и во времена Модэ, вообще представляющегося своего рода черновой, или исходной, формой, «заготовкой» или «прототипом» Аттилы. В их судьбах так много удивительных параллелей, что иные сторонники «новой хронологии» а ля Фоменко и Носовский могли бы принять Модэ и Аттилу за одно и то же лицо, изрядно «сократив» тем самым гуннскую и мировую историю! Видимо, именно пребывание юного Аттилы заложником в Первом Риме (о котором у нас, правда, как уже говорилось, нет достоверных сведений) наложило неизгладимый отпечаток на всю его дальнейшую жизнь и деятельность.

Ветхий Рим, в который попал юный заложник Аттила (если он и впрямь туда попал), переживал первое десятилетие последнего столетия своего существования в качестве номинального центра западной половины Римской «мировой» империи. Всего несколько десятков лет оставалось до захвата «Вечного Города» западно-готским царем (и, «по совместительству», восточно-римским военачальником в чине «магистр милитум») Аларихом из рода Балтов в 410 г. Возможно, заложник Аттила стал свидетелем и очевидцем этого всемирно-исторического события. Увиденное им не могло не пробудить в честолюбивом царевиче жгучего желания властвовать. Желания предводительствовать воинами, овладевать городами и крепостями, преодолевая стены непрятельских укреплений, и захватывать добычу. Такие впечатления не забываются, оставаясь в сердце навечно. Но возможно и другое. На Аттилу произвели неизгладимое впечатление не столько захват «Вечного Города» вестготами (вкупе с аланами-сарматами и, по некоторым сведениям – какими-то примкнувшими к ним гуннами) Алариха (проникшими в Рим через ворота, открытые им то ли изменниками, то ли взбунтовавшимися рабами), сколько блеск и нищета «догорающей кровавым огнем эпохи». Ибо расцвет римской культуры все еще продолжался. Римская административная и судебная система, все римские государственные и общественные учреждения продолжали, пусть и по инерции, функционировать, по-прежнему исполненные древнего римского духа. Подобно тому, как многие знатные древние семейства города на Тибре продолжали поддерживать, на свои собственные средства, храмы прежних, языческих богов. Несмотря на то, что еще император Константин I Великий своим М(ед)и(о)ланским эдиктом, а затем – Феодосий I Великий официально положили конец власти старых богов над умами и душами своих подданных, утвердив в качестве государственной религии христианство. И в этом было коренное отличие Первого Рима от Рима Второго – Константинополя на Босфоре, в котором изначально господствующее положение занимали христиане, доминировавшие повсюду – вплоть до синклита (новоримского сената).