Застолье Петра Вайля - Иван Толстой

И. Т. В 2005 году, наверное, были и хорошие фильмы.

П. В. Конечно. Бегло назову исключительно стильный фильм Алексея Германа-младшего “Гарпастум”. Добротную и крепко сколоченную картину, несмотря на банальный сюжетный и психологические ходы, – “9 рота” Федора Бондарчука.

Но наиболее мне показался многообещающим дебютом и вообще киноявлением 2005 года фильм Ильи Хржановского “Четыре”. Он получил приз в Амстердаме, но это не важно. Важно, что это фильм о России и о русском народе. Такой замах, а он поневоле замах, хотя человек, понятно, никогда не снимает фильм о России и о русском народе. Он снимает фильм о герое, который встал, пошел, сел, напился, заснул, и так далее. И что получается, то получается. А получился такой обобщающий взгляд на родину. И это всегда сложно, потому что иностранцу не хватает вовлеченности и понимания изнутри. Соотечественникам, как правило, не хватает именно объективности и отстраненности.

Илья Хржановский сумел каким-то образом соединить эту самую вовлеченность и отстраненность и создать некий алгоритм российского человека. Это тем более удивительно, что ему, если я не ошибаюсь, двадцать девять лет сейчас, значит, когда он снимал, было еще меньше. Он поехал в деревню, которая появляется на экране, провел там несколько месяцев и как-то сумел в это все вникнуть. Вы понимаете, когда взрослый человек снимает фильм, производящий впечатление обобщения, ты можешь подумать, что это на основании жизненного опыта, возраста. Здесь этого никак не может быть просто арифметически. Значит, человек обладает подлинной художественной интуицией и талантом. В общем, что называется, от него много можно ждать.

И. Т. Сделало ли российское кино какой-нибудь шажок в какую-нибудь сторону относительно себя, российского? Стало ли оно более европейским, западным или менее?

П. В. Оно пытается стать более западным. Тому пример “Ночной дозор” или фильм, который скоро выйдет, – “Дневной дозор”. Вот эти все попытки, этот дробленый клиповый монтаж, как в “Турецком гамбите”. Мне-то представляется, что все это заимствование неорганично для российского искусства, которое тяготеет к повествовательному жизнеподобию. Вот на этих путях, по-моему, и стоит искать удач. В частности, у Хржановского это вполне традиционное, с точки зрения русского искусства, произведение. А попытки делаются, и правильно, что делаются. В конце концов, люди гонятся за славой и деньгами. А слава и деньги на Западе.

Программа: “Поверх барьеров”

Ведущий: Иван Толстой

22 февраля 2006 года

Иван Толстой. Чем отличается лицо венецианского карнавала от других лиц?

Петр Вайль. Венецианский карнавал отличается сильно, в лучшую сторону, на мой вкус, по крайней мере. Я видел разные карнавалы, в том числе такие знаменитые, как в Рио-де-Жанейро и в Люцерне – это самые, может быть, известные. И другие тоже видал. Вы знаете, в венецианском карнавале нет марли и картона – там все настоящее. Там не увидишь совсем дурной самодеятельности, каких-то костюмчиков, вырезанных из цветной бумаги. Там все подлинное – это кожа, парча, позолота, шелк. Все производит впечатление богатого, солидного, уверенного. Этим и отличается венецианский карнавал, что за ним чувствуется многовековая традиция. Хотя на самом-то деле венецианский карнавал в том виде, в котором мы его знаем, сложился в XVIII веке, то есть исторически сравнительно недавно. И в XIX веке почти не отмечался. Это уже заслуга второй половины XX века – возрождение венецианского карнавала. Но возродили его правильным, как мне представляется, образом. И это нарастает постепенно.

Карнавал начинается – и ты вдруг видишь фигуры в этих замечательных костюмах. Это пока не сами ряженые, приехавшие на карнавал. Это нанятые городом актеры. Видимо, какие-то студенты театральных училищ, которые маячат в туристских местах, радуя глаз. Потом ты видишь, что их становится больше, понимаешь, что это уже не нанятые актеры, а приехавшие люди, которые либо привозят с собой костюмы (что чаще), либо, что реже, берут напрокат. Прокат хорошего карнавального венецианского костюма может стоить примерно сто евро в день. Немалая сумма, но, повторяю, все это настоящее. Наслаждение надеть этот плащ, эту маску, эти сапоги, ботфорты со шпорами.

И. Т. Вот именно об экономике венецианского карнавала я и хотел вас спросить. Представим себе, что я, турист, заехал в Венецию как раз на эти дни. Я счастливо нашел номер в гостинице, наверняка все занято. И что же, куда я отправляюсь, чтобы одеться? Или я должен привозить что-то с собой? Или повсюду лавки с прокатом одежды?

П. В. Это совершенно не повсюду, и о таких вещах лучше побеспокоиться заранее. А о жилье – тем более. Кстати говоря, если заранее об этом подумать, за полгода, за четыре месяца, можно с компанией друзей снять палаццо, настоящий венецианский дворец, и в раскладе на компанию из восьми-десяти человек это получится даже дешевле, чем номер в гостинице, вполне скромный. Так что можно просто роскошно провести карнавал, как венецианский дож. И заранее же зайти на интернет-сайт венецианского карнавала и найти там адреса прокатных контор. Потому что хорошие прокатные конторы тоже расхватываются. Если вы просто так, с маху, приедете, можете оказаться в ситуации, что купите какую-нибудь треуголку а-ля фетровую, простую масочку. Все равно вам будет приятно. Но, тем не менее, настоящего костюма вы можете уже в сам карнавал не достать. А это все-таки сильное впечатление.

Совсем по-другому смотришь на карнавал, когда ты разодет сам. И тогда тебя не удивляет появление вот этих фигур. Они появляются постепенно. Ты едешь на пароходике вапоретто и вдруг смотришь – на остановке заходят маркиз с маркизой. И никто не обращает внимания. Тут же какая-то тетка с кошелкой с рынка, кто-то читает газету, так, бросил взгляд искоса и дальше читает. Ты в кафе идешь по нужде и вдруг смотришь, что рядом с тобой в шелковых чулках какой-то Казанова занимается тем же делом, что и ты. Вот это бытовое существование карнавала – самое прелестное в Венеции.

И. Т. А есть ли какой-то подспудный смысл, тайное стремление карнавала к чему-то? Есть ли у него некая драматургия или он всегда отдан на откуп эмоциям и фантазиям венецианской толпы?

П. В. Разумеется, есть. Как вообще в идее карнавала. И у русской Масленицы, которая есть русский карнавал. Это приготовление к Великому посту. Не важно, в какой степени соблюдается этот пост, ведь традиция не вытравляется так быстро. Можно что угодно заменить, что угодно запретить или переменить, но генетическая память человека остается. И этот человек готовится к аскезе, к ограничениям. Он, можно сказать, срывается с цепи на эти несколько карнавальных дней, предчувствуя дальнейшие семь недель постной жизни. Кстати, поэтому, может быть, религиозные люди сильнее это чувствуют.

Например, известно, что Чайковского венецианский карнавал страшно раздражал. Вообще, ему не нравилось, что там все прыгают в масках, могут к тебе приставать (а в карнавал все разрешено). Особенно ему было противно, что его обсыпают конфетти. Ведь конфетти (мы называем так кружочки разноцветной бумаги), изначальные конфетти – это шарики, скатанные из смеси муки с известью. Можно себе представить, когда в тебя такую горсть запустят, в каком виде ты возвращаешься домой. Чайковского это страшно бесило. А вот Гоголя восхищало. Гоголь, как известно, был человек истово религиозный. Он в этом карнавальном разгуле, видимо, прозревал, видел правильный ход событий перед семинедельными постными ограничениями.