Рось квадратная, изначальная - Борис Завгородний

И Благуша начал действовать – быстро и аккуратно. Наркотический глоток скользнул в пищевод причудливой смесью огня и льда, усталость и беспокойство сразу отступили прочь, плечи расправились, грудь выгнулась вперёд колесом, а мышцы наполнились непривычной, распирающей, требующей движения силой. Затем пляжка временно опустилась в карман кожаного костюма, застёжка на поясе снова была приведена в боеготовность, шлем со щелчком встал на место, а перчатки словно сами срослись с рукавами. Через минуту слав уже сидел в седле, пристёгиваясь к нему специальными ремнями от костюма, да так ловко, словно всю жизнь на камилах разъезжал в новом снаряжении. Птице, похоже, непривычный вид седуна не очень-то понравился – строф поворачивал остроклювую голову, топорщил хохолок между глаз, недовольно покрякивал и переступал голенастыми лапами, заставляя Благушу покачиваться в седле из стороны в сторону, да пытался ущипнуть за мелькавшие перед клювом руки, но никак не мог достать – шеей не вышел. Слав не обращал на его козни никакого внимания, пока не закончил с ремнями. Зато потом внимание обратил, и самое-самое пристальное, так что бегунок, почувствовав его взгляд, от беспокойства закрякал громче.

Продолжая загадочно усмехаться, Благуша отвязал поводья от привязи и бросил их перед собой в основание птичьей шеи. Затем, дождавшись очередной бесплодной попытки камила ущипнуть, вдруг резко одной рукой схватил его за горло, а второй тут же вбил в разинувшийся в возмущённом кряке клюв обсидиановую пляжку. Да и опрокинул туда полностью всё её содержимое. Пляжка полетела на пол, а Благуша, вцепившись в клюв уже обеими руками, задрал его вверх и встряхнул, заставив камила волей-неволей проглотить жгучую отраву. После чего отпустил. Ошарашенная подобным обращением птица, тут же сложив шею вдвое, пригнула голову к туловищу и замерла как каменное изваяние.

Благуша напряжённо ждал, подобрав поводья. Сработает или нет?

Сейчас должно было решиться всё.

Целую минуту ничего не происходило.

Затем бегунок бурно задышал, потеряв каменную неподвижность, нервно переступил с ноги на ногу, раз, другой. Пора, подумал слав, и саданул пятками в птичьи бока. Только камил не обратил на него внимания. Голенастые лапы всё быстрее переступали на месте, пока покачивание в седле не превратилось в какую-то зубодробительную тряску. Благуша снова врезал пятками, да ещё и поводьями дёрнул. Ну, дурная птица, трогай же с места!

И камил рванул.

Если бы не предохранительные ремни, крепко прихватившие Благушу к седлу, то пришлось бы ему приласкать дорогу позади птицы задницей, и приласкать основательно. А так Благушу всего лишь чуть не вывернуло наизнанку.

Строфокамил же, целеустремлённо вытянув длинную шею вперёд на манер копья и выпучив круглые глаза, бежал всё быстрее и быстрее – к выходу из храмовника, по давно отработанному тренировками пути. Миряне Оазиса, не вовремя оказавшиеся у него на дороге, едва успевали шарахаться в стороны, посылая в спину седуну многоступенчатые проклятия. А строф бежал, всё наращивая скорость, пока не вырвался из туннеля храмовника под звёздный простор ночного неба Великой Пустыни.

И вот тут-то – словно вид пустыни сработал как некий спусковой механизм – строф уже рванул по-настоящему, перепугав своего седуна взрывом темпа чуть ли не вусмерть. Воздух прямо взревел вокруг, расступаясь под мощью стремительно летящего тела, а бегунок, казалось, обрёл-таки настоящие крылья вместо своих куцых огрызков, коими его наделила матушка-природа! Крепко зажмурившись и зажав бесполезные поводья в руке, Благуша молил Неведомых Предков о том, чтобы не лопнула подпруга на брюхе камила или ремни, удерживающие его в седле, иначе от него просто останется мокрое пятно.

Никогда ещё живое существо Универсума не бегало по его просторам с такой немыслимой скоростью. Куда там было рекорду Ухаря на Махине до нынешнего, на бегунке!

Не жалуйся на жизнь, могло не быть и этого.

Апофегмы

Пустыня дышала жаром, разбегаясь вширь от стального рельсового пути бесчисленными барханами серовато-жёлтого песка. Зерцало слепило глаза… Но жар смывался бешеным напором встречного воздуха, злобно рычавшего снаружи, аки зверь голодный, а затемнившиеся сами собой окошки шлема, к большому удивлению Выжиги, спасали от излишков света.

Нет, всё-таки толково придумано, пёсий хвост! Пусть и с этим костюмчиком уже всю задницу о седло отбил, но теперь хоть можно видеть, где тебя судьба несёт на спине камила! Эх, разойдись душа, разгуляйся вольный ветер, расступись необъятная Великая Пустыня!

Разница в нынешнем способе передвижения по сравнению с прежним была столь ощутимой, что Выжига просто блаженствовал. Это тебе не тёмный и вонючий мешок, слепо отбивающий все внутренности, заставляющий вдыхать концентрированную вонь собственного пота! В этом костюме тело не лишится тепла, не окоченеет от непрерывного ураганного ветра, и дышится довольно свободно! Правда, потеть приходилось и теперь, но не с такой силой, как в мешке.

Дорога сквозь прозрачные щитки чудо-шлема просматривалась отлично, веховые столбы так и мелькали, размазываясь от скорости. Сейчас, при дневном свете Зерцала, глаза веховых олдей были уже погашены, а ночью, когда Выжига только выехал из храмовника, любо-дорого было смотреть, как мимо несётся сияющий пунктир света, чётко указывая дорогу. Нет, великими были Неведомые Предки, сумевшие предусмотреть такое диво для путников, великими и заботливыми!

А как интересно было наблюдать рассвет! Светлел небосвод, тускнели огоньки огромного звёздного острова, что украшал небо над Оазисом, раскрывалось небесное Зерцало, всё сильнее освещая бескрайние пески и встречающиеся по пути частые оазисы, манящие зеленью и обещанием прохлады Выжига обнаружил, что, оказывается, и он не чужд сентиментальности и может восторгаться красотами природы не хуже другана Благуши, который вечно распускал сопли по этому поводу.

Вдобавок теперь незачем было полагаться только на выучку строфа, можно было при желании и поуправлять поводьями, чего пока, к счастью, не потребовалось – выучка бегунка была на высоте. Да и вехи Выжига подсчитывать не забывал, так было интереснее следить, как убывает расстояние до родного домена, до родной веси – милой сердцу Светлой Горилки. По всем прикидкам, он успевал. В обрез, пёсий хвост, – но успевал. Быть Милке его невестой! Быть! А Благуша… Благушу жаль. Как ни крути, а некрасиво он с ним поступил, и это ещё мягко сказано. Но сделанного не вернёшь. Главное, чтобы жив-здоров остался, а там, глядишь, и он найдёт себе зазнобу сердечную, годы-то молодые…

Тысяча восемьсот первый олдь, тысяча восемьсот второй…

Наверняка уже сбился на десяток-другой вех, но это не важно. Главное в такой скачке – найти голове достойное занятие.

Воздух мощно бил в грудь и шлем, но ремни, пристегивавшие его к седлу и шее камила, держали надёжно. Пёсий хвост, а ведь даже не знал, что можно получить кайф от такой скорости, куда там конягам! За камилом никто не угонится, ни четвероногие клячи, ни многоколесная хитроумная Махина…