Кровь танкистов - Олег Таругин

– А ты теперь и в фантастах разбираешься? – искренне удивился собеседник. – И фразы ты как-то немного иначе стал строить, – голос ученого стал задумчивым.

– Разумеется! – в свою очередь удивился его непонятливости Краснов. – Я ведь уже объяснил, что теперь знаю про Дмитрия все. Хотя правильнее будет сказать: «знаю все, что знал он до момента контакта». Мы словно скопировали в разум друг к другу свои воспоминания. А Дима фантастику с детства читать любил.

– Поразительно… потрясающе даже! Впрочем, ладно. Так что там, собственно, с обменом сознаниями? Что-то мы с тобой никак до сути не дойдем. Неужели Захаров отказался вернуться в свое тело?

– Почему ж именно Захаров? – хмыкнул танкист. – Мы оба. Одновременно. Понимаете, когда мы стали одним целым, то просто вдруг поняли, что как раз сейчас каждый на своем месте; что каждый из нас нашел свое место. Диме… не знаю, как правильно сказать… наверное, так: ему нужна война. А мне? Я наоборот, просто устал воевать, понимаете?

Горько усмехнувшись, лейтенант помолчал. Молчал и ученый. И Василий заговорил, торопливо, словно боясь, что его прервут. Или просто желая поскорее выговориться:

– Считаете меня предателем? Впрочем, можете и считать, если хотите. Только я никого не предавал. А вот если б вернулся – значит, предал бы. Соню предал! Да и не видел я ничего, кроме войны, только школу да танковое училище. А на Соньке я жениться собираюсь! Потом в спецназ служить пойду, мне товарищ Геманов обещал посодействовать. Я ж уже подготовленный, мне Захаров все свои навыки и знания передал. Без дела сидеть не стану, я ж не «манагер» какой, а боевой офицер. Ну, а считаете это предательством? Ваше право…

– Тихо, Василий, угомонись. Не считаю я так, не переживай. Да и какое я вообще право имею тебя судить? Меня другое волнует.

– Помню, Леонид Львович. Вот только какая уж теперь разница, если мы оба знаем одинаково? Да и что Димка сможет изменить, если через пару месяцев там Курская битва начнется? А уж дальше все и так нормально получится, до самого Берлина.

– Ладно, лейтенант, к чему теперь языками молоть. Ты прав, все уже произошло, так или иначе. Но ты должен будешь еще раз подробно обо всем рассказать, хорошо? Сейчас отдохни, в себя приди, а потом мы тебя еще немного помучаем. Пообследуем, в смысле, не напрягайся. Послушай, я вот одного так и не понял: когда вы с Дмитрием, гм, объединились – вы были равны, так получается? Никто не мог никому приказывать?

– Это вы про возможность еще раз попытаться нас «обменять»? – понимающе хмыкнул танкист. – Вот тут вынужден вас разочаровать: не получится. Если б вы сами там побывали, поняли бы, о чем я. Не было никакого «сопротивления», которое мне следовало, как вы раньше предполагали, «преодолевать». Если бы Дима сам не захотел меня впустить, ничего бы не произошло. А он не только хотел, он меня ждал, чтобы вместе принять окончательное решение. Насколько я понимаю, теперь, даже если меня убедить в необходимости еще одного контакта – ну, под гипнозом там или под какими-то подавляющими волю препаратами – все равно ничего не выйдет. Он просто не захочет. А без обоюдной готовности контакт невозможен, тут вы ошиблись. Грубо говоря, ТАМ я просто никого не найду и автоматически вернусь.

– Понятно, – пробормотал ученый, – что ничего не понятно… Хорошо, Василий, отдыхай. Если хочешь перекусить, чаю попить или подымить – мои ребята все сделают. А мы с Сергеем Николаевичем пока отойдем. Сам понимаешь, доложить нужно.

– Понимаю, конечно. Скажите только, долго я без сознания-то провалялся?

– Что? А, ты об этом. Долго, почти три часа. Первые минут тридцать просто лежал, все показатели, в том числе и мозговой активности, были в норме, затем вдруг дернулся, словно эпилептик, чуть все провода не порвал. Мы к тебе бросились, но ты уже и сам успокоился. И заснул. Разбудить тебя удалось только сейчас. Все, отдыхай, я скоро. Пойдемте, профессор.

Пожав плечами – отдыхай, так отдыхай, он разве против? – Краснов поудобнее вытянулся на лежанке. Ни голода, ни жажды он не ощущал, даже курить не хотелось. Просто полежать в тишине, чтоб никто не трогал и не мешал размышлять…

В свой номер танкист вернулся только поздним вечером, донельзя вымотанным. Сначала его заставили подробно повторить рассказ, задав по ходу множество уточняющих вопросов. Все, разумеется, записывалось на диктофон и камеру. Затем он прошел кучу тестов и почти полтора часа снова отвечал на вопросы. Насколько лейтенант догадался, делалось это, чтобы убедиться, что он и на самом деле знает то, о чем раньше не подозревал (зато прекрасно знал десантник Захаров), и, таким образом, подтвердить истинность рассказа. И действительно, ну откуда простому танкисту из сорокового года знать имя-фамилию комбата и ротных, под командованием которых служил в Афганистане Дмитрий? Или, допустим, слабые стороны станкового автоматического гранатомета «Пламя» и особенности его применения в условиях горной войны? Или подробности знаменитых бандитских разборок девяностых? Или полный перечень препаратов индивидуальной аптечки Советской Армии по нормативам 1985 года? Или, или, или… Этих самых «или» оказалось много, на все полтора часа разговора. Некоторые вопросы оказались достаточно личными, касались бывшей жены, одноклассниц или отношений с родителями, и, отвечая, танкист отводил взгляд и краснел.

В итоге устали все, и испытуемый, и испытатели. Но на вопросы Васька ответил четко – не на все, конечно, многое подзабыл и сам Захаров, особенно, если некие события пришлись на то время, когда ушла жена и он всерьез пристрастился к алкоголю, но на большинство ответил. Помогала память десантника… впрочем, говорить подобным образом было не слишком верно, ведь теперь прошлое Димки навсегда стало частичкой его собственной памяти. Что будет дальше, мамлей прекрасно понимал: ответы станут сравнивать с данными из его личного дела, многократно проверяя и перепроверяя. И правильно, на то госбезопасность и существует. Но попотеть ребятам полковника Геманова теперь определенно придется, одних только свидетелей скольких нужно будет опросить!..

Вернувшись к себе, Василий принял душ, с вялым интересом убедившись, что шрамы, и пулевые на руке и теле, и оставленный крошечным камушком на виске, практически полностью исчезли. Да и седины в волосах стало еще меньше. Похоже, он и вправду молодеет… ну, то есть не он, а доставшееся ему тело. Впрочем, на то, чтобы удивляться, уже не оставалось никаких сил, и лейтенант, рухнув на кровать, мгновенно уснул. Последней мыслью было то, что послезавтра утром прилетает Соня. Его Соня. Любимая. Невеста. Да, теперь-то уж точно невеста, которую он все-таки не предал!

Краснов улыбнулся во сне и отрубился до утра…

Дмитрий Захаров, 1943 год

А вообще в госпитале оказалось на удивление неплохо. Наверное, попади туда десантник на месяц-полтора раньше или, тем более, в июле – впечатление оказалось бы совершенно противоположным. И лежать бы пришлось в лучшем случае в коридоре, если вовсе не в одной из разбитых во дворе палаток. Но сейчас, благодаря той самой оперативной паузе, раненых было относительно немного… по фронтовым меркам, разумеется.