Не возжелай мне зла - Джулия Корбин

— Да вот думаю, что будет в следующий раз? — качает он головой. Робби поворачивается ко мне. И сразу видно — передо мной семнадцатилетний юнец. Куда-то исчезла бравада, напускное равнодушие («подумаешь, ну и что?»), вместо этого нервозность в лице, которую прежде я не замечала. — Ей-богу, не знаю, что я такое натворил, за что мне это?

— Дорогой ты мой, — обнимаю я сына, и он прижимается ко мне, лицом тычется в шею. — Я абсолютно уверена, что это не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к твоим поступкам, ни к твоим словам. А еще я уверена, что скоро полиция во всем разберется, это вопрос времени.

Он отстраняется, подходит к дивану:

— А инспектор О’Рейли что говорит?

— Криминалисты работают с отпечатками пальцев. Кстати, завтра надо сходить в участок оставить и наши отпечатки.

— Значит, в сущности, у них ничего нет?

— Ну-у… Инспектор О’Рейли работает, ищет улики… Пока рано говорить что-то определенное.

Робби перегибается через спинку дивана и берет пульт.

— Поскорей бы их нашли. Не дай бог, еще что случится.

Собираюсь что-то сказать, лишь бы его успокоить. Нет, лучше не надо, мои слова прозвучат впустую, их нечем подкрепить, реальных фактов все равно маловато. А свои соображения лучше держать при себе, пока не получим известий от О’Рейли. Приходит время ложиться спать, а он все не звонит. Можно только предположить, что допрос Эмили затянулся несколько дольше, чем он сам ожидал. Забираюсь под одеяло, выключаю настольную лампу, лежу с открытыми глазами, вглядываясь в темноту. Сквозь щель в занавесках с улицы в комнату сочится свет, светлый лучик рассекает потолок надвое, как трос, по которому идет канатоходец, а с обеих сторон таится мрак, готовый поглотить его, как только он потеряет равновесие и упадет.

Наступает рассвет нового дня. Погода явно испортилась. Идет дождь, по тротуарам бегут потоки воды, в вестибюле то и дело щелкают мокрые зонтики. О’Рейли звонит за десять минут до того, как я собиралась пригласить в кабинет первого больного. Немедленно отвечаю, прижав аппарат к уху.

— Ну, как у вас все прошло?

— В общем, насчет Эмили Джонс вы оказались правы, это действительно Кирсти Стюарт. Она и не пыталась это отрицать. Сказала, что назвалась Эмили Джонс потому, что Эмили ее второе имя, а имя Кирсти ей никогда не нравилось, а еще потому, что очень привязана к своим приемным родителям, их фамилия Джонс. Кажется, она сейчас оформляет официальную смену фамилии.

— И она во всем призналась?

— Нет. Похоже, сама искренне удивилась, когда я предложил вашу версию.

— Похоже?

— До конца убедить меня в этом она, конечно, не смогла. Она производит впечатление девочки очень смышленой, и если иметь в виду, в какой школе она училась… Я не мог отделаться от ощущения, что она испытывает на мне свои актерские приемчики. Невозмутима, совершенно спокойна, готова отвечать на все вопросы — и тут вдруг пугается и пускается в рев.

— Вы говорили о смерти ее матери?

— Нет. Просто спросил, нет ли у нее причин испытывать к вам вражду. Она удивилась и сказала, что нет.

— Не исключено, что она не знает, как умерла ее мать. О таких вещах у нас не принято распространяться… Хотя Тревору, ее отцу, кто-нибудь мог сообщить, сестра, например, или дежурный врач.

— И что ему могли сообщить?

— Не знаю. Что-нибудь типа того, что у его жены была неправильная реакция на лекарство. Я тогда хотела рассказать Тревору всю правду, была готова отказаться от карьеры врача… Но не сделала ни того ни другого. Отказываться отговорили, с Тревором обвели вокруг пальца.

— Как это?

— Мой профессор сказал, что бросать карьеру нет смысла. А с Тревором я пыталась побеседовать, но Фил за моей спиной сделал все, чтобы наша встреча не состоялась.

— Ох уж эти мужья… Кто их только придумал?

Улыбаюсь, оценив попытку О’Рейли поднять мне настроение.

— Так что теперь? — спрашиваю я.

— Она охотно оставила отпечатки пальцев, но они вряд ли пригодятся, ведь она часто бывала у вас в гостях. Мы побеседуем с преподавателями в академии, проверим базу данных, не засветилось ли ее имя в связи с другими преступлениями. Если это она, то ведь у кого-то же она должна была купить бутират. Удастся доказать, что она имеет отношение к наркотикам — получим зацепку.

— Девочки, которые показывали мне школу, говорили, что у Кирсти с Тесс нелады, Кирсти ее задирает.

— Хорошо. Я и это проверю. А вы пока будьте с ней поосторожней. Не пускайте в дом… И мне кажется, Робби и Лорен надо сказать, что она реальный подозреваемый.

— Ладно, — отвечаю я.

Но как им об этом скажешь? Оба любят Эмили, очень даже. Каково им будет узнать, что она и есть тот самый человек, который чуть не насмерть отравил Робби? Придется поведать, кто она такая, как связана с моим прошлым. Да, разговор предстоит непростой.

— Насколько вы уверены, что это именно она?

— У нее есть мотив, средства и возможность. Вероятность, что за этим стоит она, очень большая.

Он напоминает, что ждет нас сегодня в полицейском участке, я отвечаю, что помню. На этом разговор окончен, я иду в кабинет к Лейле, мне сейчас, как никогда, нужно, чтобы меня кто-то успокоил и утешил, но дверь заперта, и я вспоминаю, что у нее сегодня выходной. С коллегами у меня прекрасные отношения, но, увы, близких друзей среди них нет, и напрягать их своими проблемами было бы не очень тактично. Нечего делать, надо отвлечься работой. Стараясь не выглядеть слишком угрюмой, начинаю прием. Потом звонит Фил, сегодня его очередь забирать детей из школы.

— Дети знают, что я за ними приеду? — спрашивает он.

— Да. Послушай, ты не мог бы подбросить их к полицейскому участку? У нас должны взять отпечатки пальцев.

— Без проблем. О’Рейли там будет?

— Да.

— Отлично. Заодно узнаю, как идет расследование.

«Мог бы и у меня спросить».

— Ты собираешься сообщить детям, что женишься?

— Да. Эрика завтра посидит дома. Пойду с ними погулять и все расскажу.

Интересно, о ком он больше заботится, о детях или об Эрике. Скорее всего, об Эрике, еще не известно, как эту новость воспримут ребята, могут и нагрубить ей, но я стараюсь не нарушать принцип презумпции невиновности.

— Прекрасная мысль. Тем более гулять они предпочитают только с тобой. Чтобы вам никто не мешал общаться.

— С чего ты взяла?

— Они сами говорили. Особенно Лорен.

— А мне она ничего не говорила.

— Фил, ей одиннадцать лет. У нее в душе идет страшная борьба. Ей хочется, чтобы родители были вместе, а это невозможно. — Я ненадолго замолкаю. — В ее глазах отец бросил семью, и она боится быть с тобой откровенной — вдруг ты не захочешь больше с ней видеться?