Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина - Александр Пыльцын

Теперь наше наступление стало идти труднее и значительно медленнее. Достаточно сказать, что иногда за день продвигались с тяжелыми изнурительными боями и ощутимыми потерями всего на 10–12 километров, а то и меньше.

В ночное время и наш комбат, и командир снова действовавшего рядом 110-го полка 38-й гвардейской дивизии приостанавливали движение, давали возможность бойцам хоть немного отдохнуть и принять пищу, а иногда и подбодрить «наркомовскими» водочными дозами (100 граммов часто так и называли по-медицински, «дозами»). Кстати, водка для воина в бою, при таком физическом и эмоциональном перенапряжении, фактически и была лекарством от сильнейших стрессов. От таких доз не пьянели, но дух они все-таки поднимали, силы хоть немного, но прибавляли.

…Только к полудню 25 июля мы выбили немцев с их последнего оборонительного рубежа между железной дорогой и автострадой Брест – Варшава в районе села Залесье, что в 25 километрах западнее Бреста. Здесь нам было приказано закрепиться и стоять насмерть, лишить противника возможности вырваться из клещей, в которые была зажата его брестская группировка. Вот теперь, уже оседланная нами автострада, показалась лезвием ножа, врезавшегося в наши боевые порядки. Противник стремился всей своей силой пролезть по этому узкому клинку и давил неимоверно на подразделения батальона, причиняя бойцам боль, страдания и смерть.

Уже в этот день мы почувствовали на себе отчаянное стремление гитлеровцев вырваться из замкнувшегося кольца окружения. Они предпринимали атаку за атакой. Бои здесь сразу стали жестокими, упорными. Срочно окопаться – вот главное, что было необходимо, учитывая особенности местности, тем более что никаких траншей, никаких окопчиков, которые можно было использовать нам, здесь не оказалось. А местность эта прежде всего характерна была тем, что кругом был сравнительно густой, хотя и не старый лес и из-за этой густоты видимость была плохой, а грунт сухой, плотный, трудно поддающийся нашим малым лопаткам, особенно если пытаться окапываться только лежа. Ситуация складывалась острая, опасная.

Немец вел интенсивный, почти сплошной огонь, в том числе и разрывными пулями. А это воспринималось непривычно. Попадая в деревья, в густые их ветви и кроны, эти пули взрывались, создавая впечатление, что выстрелы звучат совсем близко, рядом. Жуткое состояние, когда не знаешь, откуда стреляют: спереди, сзади, с боков или сверху. Вспоминались сразу «кукушки» времен финской войны, о которых нам много говорили еще в училище.

Пришлось мне помотаться под огнем по своему взводу, от бойца к бойцу, контролируя состояние своей так спешно организуемой обороны, чтобы убедиться, что каждый занял наиболее удобную позицию. А в таком контроле нуждались прежде всего бывшие летчики, интенданты и даже танкисты, то есть те, кто не принадлежал ранее к царице полей – пехоте.

Враг лез напролом. И войску нашему пришлось еще до наступления вечера отразить почти беспрерывных пять вражеских атак! Это же почти каждые полчаса сплошные огневые вихри, несметные толпы орущих и безостановочно стреляющих, подчас до одури пьяных фрицев, которым, казалось, не будет конца! И все они рвутся на наши позиции. Жуткая ситуация, когда вроде бы и головы не поднять под автоматно-пулеметной круговертью, а нужно в этом аду вести ответный огонь, да еще более результативный, чтобы уложить врага, не дать ему шанса проскочить, проскользнуть. То тут, то там у нас появлялись убитые. А многие, даже сравнительно легко раненные оставались сражаться дальше. Могли законно уйти, но не уходили…

При отражении третьей или четвертой фашистской атаки во время моей очередной перебежки меня сбросило на землю сильным ударом по левой ноге, еще не успевшей окрепнуть после памятного ранения на минном завале в обороне. Ну вот, подумал я, опять этой ноге досталось! Но, упав, не почувствовал боли. Осмотрел ногу, увидел отверстие в голенище сапога. Странно, дырка есть, а нога вроде цела. Полез в сапог рукой проверить, нет ли крови, но наткнулся на непривычно изогнутую ложку из нержавейки, которую всегда носил за левым голенищем. Вынул ее – и удивился: она была причудливо изогнута, просто изуродована. Оказывается, немецкая пуля то ли была на излете, то ли предварительно прошила ствол нетолстого дерева, но, уже не имея убойной силы, только пробила сапог и, попав в ложку, всю свою оставшуюся кинетическую энергию превратила в удар, сбивший меня с ног. Опять повезло! Поистине эта ложка, как тогда автомат, и были, наверное, моими талисманами. Жаль, ложку эту мне не удалось сохранить до конца войны. Не до сувениров тогда было.

К вечеру наши тыловики подвезли много боеприпасов, и каждый получил хороший их запас. Большинство бойцов даже набивали гранатами и патронами противогазные сумки, безжалостно выбрасывая противогазы, которые, по мнению многих, были лишним грузом.

Наступавшая ночь была очень беспокойной. По автостраде под покровом темноты пытались прорваться бронемашины, с которыми наши пэтээровцы и противотанковые пушки-сорокапятки полка справились даже в темноте.

Не могу не отметить, что минометному взводу Гольдштейна здесь крупно повезло. Отступая, немцы бросили целый склад своих 81-миллиметровых мин. Их конструкция и размеры удачно подходили к нашим 82-мм минометам, состоявшим на вооружении у нас. Нужна была только коррекция дальности стрельбы из-за несоответствия калибра. Этими трофейными минами «Муськин взвод» всю ночь вел, по существу, заградительный огонь по шоссе, чем помог нашим противотанковым силам громить фрицев, пытавшихся проскочить по шоссе на бронемашинах и автомобилях.

К рассвету на автостраде со стороны немцев показалась большая группа верховых на лошадях, а также пароконных повозок на резиновых колесах и даже орудий на конной тяге. Но встреченные сильным огнем артиллерии и наших минометчиков те из них, кто уцелел, быстро повернули назад.

С утра 26 июля гитлеровские атаки следовали с неослабевающим ожесточением одна за другой. В одну из них немцы бросили более 20 танков и до двух батальонов пехоты. Их поддерживала авиация. Вздымалась земля, разрывы бомб и снарядов сливались в сплошной грохот. На этот раз двум или трем танкам удалось прорваться. Но и только. Вся остальная армада уперлась в стойкость наших бойцов и гвардейцев дивизии. Сражались они самоотверженно, и моральный дух их оставался высоким. Военные психологи отмечали, что в остром, напряженном бою возникает состояние какого-то опьянения боем, когда уже нет ни страха, ни даже опасения за себя, а только радость битвы! Да, как ни странно, но именно радость, безотчетная, но весьма ощутимая. В таком боевом экстазе часто боец даже не замечает ранений. Знаю это и по себе, и по моим боевым товарищам, офицерам постоянного, командного состава, и по многим бойцам-переменникам.

Приведу несколько строк из военных мемуаров Н.В. Куприянова «С верой в Победу» о боевом пути 38-й Гвардейской Лозовской стрелковой дивизии. Конечно, о нашем штрафбате, действовавшем вместе с полками дивизии, здесь нет ни слова из-за строжайшего табу в то время на информацию о штрафбатах.

«…Основной удар пришелся по 110-му полку. Вражеские самолеты непрерывно висели над боевыми порядками. Казалось, в этом кромешном аду никто из бойцов и головы поднять не сможет. Так, вероятно, думали и вражеские танкисты, которые перешли в атаку. Но стоило танкам и пехоте противника приблизиться, как они были встречены плотным огнем гвардейцев. По танкам наиболее эффективно вели огонь 45-мм орудия батареи полка… и взвод противотанковых ружей. Гвардейцами было отражено шесть вражеских контратак. Противник понес большие потери».