Звезды сделаны из нас - Ида Мартин

Вот он — голос здравого смысла, иногда мне очень не хватает кого-то, кто бы нашёл подходящие слова или дал совет. Как же здорово, что у меня теперь есть Нелли.

Просто «самоуважение» особенное слово. От него так просто не отделаешься.

Оно похоже на увесистый слиток золота — кладёшь на чашу весов, и чем бы не пытался уравновесить, всё оказывается легче и незначительнее.

Взять, к примеру, «пофигизм» Макарова или, допустим, его «высокомерие», или некую абстрактную «крутость».

Ничего из этого даже близко не может сравниться с весом «самоуважения».

И не то, чтобы дядька из магазина открыл мне Америку. Да и психануть, стоя в утомительной очереди, может каждый. Но так бывает, что всё вокруг, даже самое незначительное, внезапно складывается в целую, понятную тебе одному картину.

Мамы дома ещё нет. Мою руки, разглядываю в зеркало синяки на спине и на рёбрах, а после, блаженно завалившись на кровать, первым делом оформляю Неле доставку попкорна, колу и брелок с белым плюшевым котёнком. Пусть будет её деймоном.

Однако записать голосовое с рассказом о сегодняшних событиях не успеваю. Звонит незнакомый номер.

— Глеб? Здравствуй. Это мама Саши Макарова. Анасатасия Вадимовна. Ты бы не мог сейчас зайти ко мне? Мы недалеко от школы живём. Хочу передать тебе пару Сашиных фотографий и поговорить.

— Хорошо, — немного растеряно соглашаюсь я. — Зайду.

По-прежнему довольно серо и сыро, но уже не льёт, как с утра. Тело ноет и тоскует по оставленной кровати, но такую просьбу проигнорировать не могу.

Анасатасия Вадимовна — этакий типаж русоволосых крепостных славянок: круглолицая, розовощёкая, с ясными голубыми глазами, встречает меня в тёмно-синем спортивном костюме, словно только вернулась с пробежки, выдаёт аристократического вида бордовые тапочки и «приглашает», как она сама выразилась в гостиную.

Квартира у них роскошная, как в российских сериалах про богачей, которые смотрит мама. Но я стараюсь особо ничего не разглядывать.

Анастасия Вадимовна усаживает меня в кресло с высокой спинкой, а сама опускается в такое же кресло напротив и, взяв со столика между нами красную пластиковую флешку, протягивает мне.

— Вот, сделайте, пожалуйста, памятное видео. Там Сашины фотографии. Их много, но выберите которые понравятся. Можно без текста. Просто слайды и музыку. Я туда песню записала его любимую. Хочу чтобы красиво было. По длительности ровно на песню, там чуть больше трёх минут, чтобы никого не утомлять. Пусть будет тепло и трогательно. Ладно?

Не зная, что сказать, я застываю с этой флешкой.

У меня язык не поворачивается сказать ей, что вечер не будет «тёплым и трогательным», что он получится злым, но справедливым.

Она расценивает моё молчание, как согласие.

— Только мы с Сашиным папой не придём. Всё очень болезненно. Смотреть и представлять, что он мог бы сейчас тоже быть среди вас. Понимаешь?

— Да, разумеется.

Облегчённо выдыхаю. Раз они не придут, то и беспокоиться не о чем.

— Знаешь, Глеб, — после некоторого неловкого молчания решается Анастасия Вадимовна. — Я признаю, что у Саши был тяжёлый характер, и что вам всем, в частности тебе, время от времени от него доставалось, а также не сомневаюсь, что узнав о его смерти, ты обрадовался. Но ты жив, а он нет, и в этом есть его расплата перед богом. Я слышала ты верующий?

— Я — нет, только моя мама.

— Ладно, сейчас это уже не важно. Степень его прегрешений оценивать не нам, — она снова помялась. — Но также я не могу не признать, что в том, что он рос таким сложным и неуправляемым виноваты мы с Серёжей. Не смогли его образумить и повлиять. Баловали постоянно и на всё закрывали глаза. На его хамство и вызывающие выходки. На злость и распущенность. Он ведь это всё делал нарочно, чтобы проучить нас, с самого раннего детства испытывал терпение. А мы только сюсюкались. Боялись наказывать и запрещать. Мне тут на поминках родственница одна высказала, что Саша надеялся, что мы его остановим, поправим, воспитаем, а мы вместо этого только потакали. В общем, это сложно, и я просто в ужасе от того, что при всей нашей любви, мы его вырастили таким. Не хочу голову морочить тебе лишний раз голову, но единственное, что я могу сейчас сделать — это попросить у тебя прощения. Не за него, а за себя. Потому что это я во всём виновата.

Не сдержавшись, она шмыгнула носом и её голубые глаза наполнились слезами.

— Пожалуйста, прости меня за всё, что сделал тебе мой сын.

Сказать, что такой поворот удивителен — ничего не сказать. Я так обалдеваю, что теряю дар речи. Глупо кивнув, лепечу что-то вроде «хорошо», но у меня и времени нет подумать.

Анастасия Вадимовна встаёт, подходит к низенькому комоду с длинными узкими ящиками и, выдвинув верхний, достаёт из него толстый конверт. Затем возвращается ко мне и протягивает его.

— Прими это, пожалуйста, в качестве компенсации за моральный, а возможно и физический ущерб.

Не дыша, я беру конверт и только бросаю в него взгляд, как меня тут же прошибает холодный пот. В конверте лежит огромная стопка денег пятитысячными купюрами, страшно даже представить, сколько их там их может быть.

— Хорошо. Я передам это Елене Львовне.

— Нет, ты не понял, — наклонившись, она заглядывает мне в глаза. — Это тебе лично. Не Елене Львовне, не школе, не твоей маме, а тебе одному. Можешь распоряжаться ими, как пожелаешь: накупить себе дорогих вещей, оставить на обучение или потратить на девочек. Я лишь хочу, чтобы имя Саши было связано у тебя не только с плохими воспоминаниями. Чтобы ты не держал на нас зла и когда-нибудь, оказавшись вдруг в церкви, замолвил за него словечко перед Богом.

— Простите, но я не могу это взять, — резко встав, охаю и заваливаюсь обратно в кресло.

— Я так и знала, что поначалу ты откажешься. Но я их уберу и если вдруг ты передумаешь, то просто позвони мне. Договорились?

— Ладно, — на этот раз поднимаюсь не спеша, придерживаясь за подлокотник и тороплюсь поскорее свалить.

— Подожди, флешку-то ты забыл, — Анастасия Вадимовна нагоняет в коридоре и кидает её в карман куртки. — Очень тебя прошу, не держи на Сашу зла.

Будильник надрывается пронзительными трелями, солнце, пробившееся через неплотно задвинутые шторы, припекает щеку и лезет в глаза. Идея выключить телефон, отвернуться и досмотреть сон, где я в платье Миланы дефилирую по школе, как никогда соблазнительна, но мама осторожно приоткрывает дверь и громко шепчет:

— Нель, ты почему не реагируешь? Борю разбудишь! Поднимайся, быстро!

Мама знает, что я поздно легла, а она не одобряет ночных посиделок — от них якобы портится кожа и изнашивается организм. Но что поделать, если Глеб вышел на связь только ближе к вечеру. Я так и не определилась с фильмом, и тогда мы решили посмотреть старую добрую классику: «Бойцовский клуб», а потом — «Вечное сияние чистого разума». Глеб сказал, что не ожидал от меня такого выбора, но потом улыбнулся и признался, что именно этого и ожидал, и был бы разочарован, если бы я предложила ванильную мелодраму. Мы смеялись как ненормальные, ругали или оправдывали героев, ставили фильм на паузу, обсуждали спорные моменты и ели попкорн. Я прикончила все ведро и теперь минимум месяц не смогу выносить запах жженной карамели.