Моя жизнь с Гертрудой Стайн - Алиса Бабетт Токлас

У. Дж. Роджерсу, Нью-Йорк.

20 октября 1948 г.

улица Кристин, 5, Париж VI.

Дорогие Кидди!

Нет, никого из Стайнов не беспокоило творчество Гертруды. Автомобиль Форд — тетушка Полин — на подножке которого ты сидел, был назван в честь матери Фреда Стайна по причинам тебе известным, и это не могло доставить радость ее чувствительным детям. Мадам Жиро из Сейзерье — кто помнит тебя настолько хорошо, что будет крайне невежливо, если ты не вернешь ей комплимент — была вчера и сказала, что слышала La Voix d’Amerique о Гертруде — она довольна самим фактом рассказа о Гертруде, но не самим содержанием — можно было сделать гораздо интереснее.

Пикассо неожиданно вернулся в Париж на зимний период, видимо, горшки начали надоедать — он мой сосед, но я его еще не видела.

У Аллана Стайна очередной crise, он отчаянно болен, но благодаря новому специалисту и хоспису он избавлен от боли и спит нормально — так что сейчас больше надежды, чем прежде.

Торнтон с сестрой прошлым вечером взяли меня на ораторию Берлиоза в Нотр Дам, освещенный с наружи потоком света, а внутри — сдержанно, достаточно чтобы вынести и развесить флаги по обеим сторонам — флаги ООН, для их делегатов устраивался концерт. Звездно-полосатый по одну сторону алтаря — красный флаг с серпом и молотом — по другую! Иллюминация Нотр Дама несравнимая — в дневное время [собор] в Шартре, при лунном свете — Реймс.

Все на сегодняшний вечер и всегдашняя любовь к вам обоим.

Элизабет Хансен, Пасадена, Калифорния.

14 апреля 1949 г.

улица Кристин, Париж VI.

Лилиан, дорогая!

Прежде всего сообщаю, что получила чек. Он уехал на Пасху (да, прибыл сразу же после Рождества, а сейчас Святая неделя) к семье из 11 человек — отец, мать, бабушка и 8 детей — из которых только двое в возрасте, позволяющем немного зарабатывать на жизнь. Они отпишут тебе — конечно двадцать долларов более чем достаточно для работающих людей иметь праздничный обед — у них предположительно будет cochon[130] — хорошая порция мяса — овощи — не картофель или капуста — апельсины и бананы — стакан вина и кофе. Спасибо от их имени, дорогая Лили.

Когда у меня будут и время и деньги, я навещу доктора по артриту, болезнь постоянно напоминает о себе — так изнуряет — ходить с головой, постоянно опущенной к земле, тяжко. Чтобы доказать, что я примерная американка, постараюсь вылечиться.

Грис крайне редко выставляется на продажу — его отдача не была похожей на Матисса или Пикассо — я имею в виду за год — он рисовал всего лишь 15 лет — это годы полностью отданы живописи — 1912–1927 гг. — он умер на следующий год в возрасте 40 лет. У меня есть литография, им подаренная — из тех, что я думаю, называется первым оттиском, я хотела бы, чтобы она была у тебя. Она очень подходящая — иллюстрация к ограниченному тиражу пьесы Le Casseur d’Assiettes Салакру[131] — сделана, когда они оба были молоды. Я подумаю, как доставить ее тебе и чем могу заменить на стене — но ты вскоре ее получишь, так или иначе. Дорогая, я только что взглянула на нее — это рисунок чернилами и пером! Только не подумай плохо обо мне, если я попрошу тебя оставить литографию Йельскому университету. Я обещала им отдать мою небольшую меморабилию. Но пока я хочу, чтобы ты владела ею в течение своей жизни. Да, Хуан был удивительным человеком. Я подразнивала его, называя Андреа дель Сарто, совершенным художником. Он знал и понимал все — стоило только спросить Хуана, почему и как, и он кристально четко все пояснял — и не только в отношении живописи — он понимал людей и человеческие отношения, был самым благородным человеком, которого я встречала — упрямый, хотя и понимающий свои слабости. Он был слаб — говорил, что испорчен, каким может быть только испанец — и ненавидел это. Он был абсолютно dépouillé[132] всего — такой святой в человеческом облике. Он любил смеяться веселить других и танцевать (совсем никудышно). Он был красив — с чертами араба или негра или обоих — у него был сын, химик, унаследовавший его прекрасные и умные глаза. Известна ли тебе короткая зарисовка Гертруды «Жизнь и смерть Хуана Гриса». Он был первым моим умершим другом и это было ужасно*. До сих пор слышу, как мне говорят, все кончено — он страдал так долго и так сильно — и он знал, что его работа не закончена. Таким был Хуан — серьезным и до смешного веселым — его легко было рассмешить, он выглядел почти импозантным — дорогой, дорогой Хуан.