Повелительное наклонение истории - Олег Матвейчев

Донос на себя — это логика сохранения себя драгоценного для истории. А то ведь погиб бы как простой солдатик, и не увидел бы мир Нобелевского лауреата… Пусть лучше другие гибнут, а он в тылу посидит.

Предав один раз Родину, став дезертиром, Солженицын теперь уже вынужден был всю оставшуюся жизнь внутренне оправдывать свой поступок: дескать, такая в тот момент Родина была, что грех ее не предать, Сталин не лучше Гитлера и так далее. Предав один раз, он покатался по наклонной: оклеветал друзей, сделался лагерным агентом КГБ по кличке «Ветров».

Сам Солженицын уверяет, что ему только предложили стать доносчиком, но реально он ни на кого не донес. Однако швейцарский криминалист Франк Арнау уже в 1970-х годах побывал в СССР и раздобыл солженицынские доносы. В старости этот человек хотел издать разоблачительную книгу с названием «Без бороды», но не успел ее закончить. Да и «свободные западные СМИ» почему-то упорно отказывались печатать документальные свидетельства против Нобелевского лауреата. Несколько статей в журнале «Neue Politik» были опубликованы уже после его смерти наследниками Арнау.

Бушину удалось увидеть оригиналы солженицынских доносов. Он сразу опознал их не только по почерку, но и по стилю, очень характерному для Солженицына: обилие запятых и тире, слова из далевского лексикона… Солженицын рассказывает лагерному начальству о готовящихся волнениях, просит оградить его от уголовников… С этим разоблачением стукачества со стороны осужденных и связаны частые переходы Солженицына из лагеря в лагерь.

Бушин напоминает: «Его собственный рассказ о беседе с оперуполномоченным завершается так: «Можно. Это — можно!». Ты сказал! И уже чистый лист порхает передо мной на столе: «Обязательство. Я, Солженицын Александр Исаевич, даю обязательство сообщать оперуполномоченному лагучастка…». Я вздыхаю и ставлю подпись о продаже души.

— Можно идти?

— Вам предстоит выбрать псевдоним. Ах, кличку! Ну, например, «Ветров».

Нельзя не отметить, что душу-mo свою драгоценную Александр Исаевич Ветров продал не на дыбе, не стоя босыми ногами на раскаленных углях, не после месяца холодного карцера, или недели бессонницы, или хотя бы пяти дней без хлеба на одной воде, а просто позвали и спросили: «Можете?» — ион ответил: «Можно. Это — можно!».

К тому времени органам ГУЛАГа удалось создать разветвленную сеть осведомителей. Стукачом был каждый десятый — это помогало предотвращать побеги и волнения, которые действительно становились все реже и реже. За стукачество лагерная администрация расплачивалась, прежде всего, блатными должностями.

Ну кого поставить нормировщиком: простого деревенского увальня или человека с высшим образованием? Конечно, того, кто с высшим, а то, что на самом деле эту непыльную должность получает простой стукач, которому и следить за всеми с этой должности удобней, это знают только единицы среди лагерного начальства.

Лагерный путь Солженицына впечатляет. Впрочем, опять слово Бушину, лучше него не скажешь:

«Прохиндей в страхе перед войной, которая, по его убеждению, непременно начнется — и какая! — между СССР и его союзниками сразу после разгрома Германии, сам себя посадил». И то сказать, будучи офицером действующей армии, он в письмах друзьям и знакомым поносил Верховного Главнокомандующего, прекрасно зная, что письма просматриваются военной цензурой, о чем на конвертах ставился штамп. В какой армии потерпели бы такие действия в пользу врага во время войны? Юрий Мухин цитирует английского историка Лена Дейтона: «Женщина (во время войны), назвавшая Гитлера «хорошим правителем, лучшим, чем наш мистер Черчилль», была приговорена к пяти годам заключения» («Дуэль», № 50, 2003, с. 6). Женщина и не в армии! А тут — офицер и на фронте…. 30 июня 1975 года, выступая на большом митинге американских профсоюзов в Вашингтоне, он начал страстным воплем: «Братья! Братья по труду!..» И представился как истый троекратный пролетарий: «Я, проработавший в жизни немало лет каменщиком, литейщиком, чернорабочим…» Немало — это сколько: лет.

Далее Бушин подробно, день за днем прослеживает трудовой лагерный путь Солженицына и не находит и нескольких недель(!!!) его работы на пролетарских должностях, нескольких недель занятий тяжелым физическим трудом. В Бутырке он ничего не делал, читал книги, на Краснопресненском пересыльном пункте на работы ходил редко и добровольно. В Ново-Иерусалимском лагере он сразу стал сменным мастером и, по его же признанию, отдыхал за кучами глины, в новом лагере на Большой Калужской стал завпроизводством. Потом помощником нормировщика. Потом он сидит в Рыбинске, и в Загорской спецтюрьме и работает… математиком. Потом он объявляет себя физиком-ядерщиком, его переводят в Москву, но… быстро во всем разобравшись, направляют по специальности, связистом в Марфинскую спецтюрьму (Останкино). Он работал тут математиком и библиотекарем. Много писал.

«…За письменным столом Солженицын проводит весь день. Так что большую часть срока он в прямом смысле ПРОСИДЕЛ… В обеденный перерыв валяется во дворе на травке или спит в общежитии: мертвый час, как в пионерлагере. Утром и вечером гуляет, перед сном в наушниках слушает по радио музыку, а в выходные дни (их набиралось до 60), часа три-четыре играет в волейбол и опять же совершает моцион. Вот такая каторга — с мертвым часом и волейболом, с моционом и музычкой, с трехразовым питанием, соответствующим всему этому. Вот только сауны не было…

В этом лагере, похожем если уж не на пионерлагерь, то на Дом творчества в Малеевке, где, впрочем, сауны тоже никогда не было, гигант мысли пробыл без малого три года, занимаясь сочинительством да читая книги, получаемые по заказу аж из Лен инки!.. Но вдруг 19 мая 50-го года гения и пророка оторвали от письменного слова и без чернильницы, без промокашки отправили в Экибастузский особый лагерь… За что такая немилость? Молчит, не объясняет, вернее, дает путаные объяснения… В этом спецлагере титан художественного слова пробыл оставшийся срок. Он пишет: «В начале своего лагерного пути я очень хотел уйти с общих работ, но не умел». Не умел?! Да кто же тогда без конца витал в руководящих сферах — то замом, то завом, то начальником?. Дальше узник сообщает, что в бригаде Боронюка появилась возможность стать каменщиком. «А при повороте судьбы я еще побывал и литейщиком». А также и столяром, о чем, видно, забыл, да еще паркетчиком. Наконец-то добрались мы до его пролетарских специальностей, по поводу которых плакали… Но сроку-то сидеть оставалось меньше двух с половиной лет… Но, увы, оказывается, только шесть месяцев он проработал каменщиком. А дальше? Однолагерник Д. М. Панин в «Записках Сологдина» писал о тех днях: «На мое бригадирское место удалось устроить Солженицына». Что ж, опять?.. Увы… Так что думать, будто универсал Солженицын овладел перечисленными профессиями основательней, чем профессией маляра, нет никаких оснований. Об одной из них Решетовская прямо писала: «Не судьба Сане овладеть столярным делом». А как литейщик он сумел-таки отлить себе… Что? Конечно же, столовую ложку, и притом большую. Но о колесах для тачки пишет, будто отливал их в вагранке (там же, т. 2, с. 90). Чушь! Вагранка существует для плавки металла, никакие отливки в ней немыслимы. Этого нельзя не узнать, проработав литейщиком хоть два дня. А вот с бригадирской должностью «Саня справляется, она кажется ему необременительной. Чувствует себя здоровым и бодрым».. На очередной руководящей должности пророк пробыл до января 52-го года, когда заболел и его положили в госпиталь, где после великолепно проведенной операции провел две недели. Послали Солженицына — уже не первый раз — в библиотеку. Между прочим работенка очень выигрышная для сексота: постоянное общение с самыми разными людьми»…