Завтрашние заботы - Виктор Конецкий

– Скальный аммонит… прессованный, – наконец сквозь зубы процедил Василий.

– Причину недочета знаете?

– Челюсть у меня второй день болит – вот и вся причина, – сказал Василий с озлоблением и сел на бревнах. О причине недочета он догадывался. Заключалась она, по его мнению, в том, что, отпаливая семнадцать шпуров и торопясь скорее закончить дело, он не прихватывал детонаторы в основных патронах шпагатом, и, вероятно, детонатор из восьмого заряда выпал, когда заряд этот Василий пропихивал в шпур забойником.

– Патроны по двести пятьдесят грамм? – спросил инженер.

– Ага.

– Четыре патрона в заряде?

– Пять.

– Почему пять, если по двести пятьдесят грамм?

– Я всегда в отбойный по пять сажаю.

– Пошли в штольню, посмотрим.

– А чего вы там не видели? – спросил Василий. – Вот покурю и сам полезу.

– Детонатор бечевкой прихватывал?

– Конечно. Дядя, что ль, за меня это делать станет? – возмутился Алафеев, хотя подозрение инженера полностью соответствовало истине.

Некрасов застегнул молнию на куртке, взял у Кости аккумуляторную лампу и пошел в штольню. Василий свирепо заплевал окурок и пошагал за ним, а за Василием поплелся Степан. Дьяков же и Костя начали спускаться вниз.

Некрасов, шагая во тьме штольни, часто поднимал лампу. Именно его настойчивости обязана была штольня новейшим способом крепления кровли – с помощью штанг и распорных клиньев. И Некрасову было приятно видеть аккуратные выходы штанг. Настроение инженера из-за случившегося недочета испортиться не могло. Близко к сердцу он допускал только общие задачи строительства и ход их выполнения. И хотя общие задачи находились в неразрывности со всей бесконечностью трудностей, нехваток, глупостей, случайностей, он умел не поддаваться угнетающему воздействию последних и именно потому был удачливым руководителем.

Умение разделять несовершенство способов достижения цели от самой цели пришло к нему не сразу. После института неразбериха в работе действовала на Некрасова угнетающе, и он растрачивал нервную энергию на борьбу с окружающими его нелепостями, но потом – довольно скоро – научился «не переживать» по мелочам, ибо убедился, что, несмотря на всю неразбериху, дело в главном своем направлении двигалось правильно, хотя и медленно.

Несколько лет ему пришлось работать с заключенными, и послеинститутский страх перед людьми, руководить которыми невозможно без определенного насилия, требовательности, а значит, и ответного сопротивления и даже неприязни, исчез у него. Страх в тех условиях мог или исчезнуть, или же помешать работе начисто. Некрасов был сильным парнем, и это помогло ему обходиться без письменных жалоб и официальных разбирательств. Он уяснил себе, что любое взыскание следует налагать без личной злобы, мстительности, и тогда оно не может принести вреда. Этим тайнам не учат в институтах, хотя без них самое высокое увлечение своей специальностью бесполезно.

Некрасов шагал между рельсов узкоколейки, слушал гудение вентиляционных труб, любовался штангами и думал всякую всячину.

«Алафеев хороший взрывник, но пожилые взрывники лучше, – думал инженер. – А что этот тип сзади плетется? И как его фамилия? Он, кажется, подсобником на втором участке… Пять патронов в заряде – килограмм с четвертью скального аммонита… Сколько у него выдержка? Подойдем, он и ахнет – косточек не отыскать будет…»

– Алафеев, а он не ахнет? – спросил инженер.

– Черт его знает, – ответил Василий.

– О-отсырел, – подал голос Синюшкин.

– Шнур перебило, – сказал Василий, догоняя Некрасова. – Скорее всего, шнур перебило. Пустите, вперед пойду.

Инженер пропустил его вперед. Теперь лампа Синюшкина стала светить в самую спину инженеру, и впереди закачалась огромная тень, касающаяся плечами стен штольни, и в этой тени исчез Алафеев. Электросеть уже кончилась, вокруг смыкался мрак. Мокрое эхо шагов отражалось от неровных сводов.

«Синюшкин – подсобника фамилия, – вспомнил Некрасов. Он гордился своей памятью на лица, фамилии и имена рабочих. – Тянется за нами, потому что на представление рассчитывает. Такие в детстве палец сунут за щеку и полчаса стоят, на незнакомого человека глаза таращат…»

– Зачем вы идете? – спросил он. – Синюшкин ваша фамилия?

– Так т-точно! – ответил Степан. Он всегда отвечал начальнику по-военному.

– Почему вы идете в зону взрыва? Здесь посторонним нельзя быть. Все ясно?

Степан почесал в затылке и нерешительно остановился. Тогда Василий сказал:

– Прошу всех провожающих покинуть вагон. – И закончил с интонацией Некрасова: – Все ясно?

Сейчас здесь имел право находиться только сам взрывник.

– Прошу всех провожающих покинуть вагон, – злобясь на боль в челюсти и получая удовольствие от возможности указывать начальству, повторил Василий.

– Ладно, Алафеев, в шесть рук мы быстрее разберемся, – миролюбиво сказал инженер.

– Вагонетку подогнать? – осторожно спросил Синюшкин.

– Нет, не надо, – решил Василий. Почему-то ему казалось, что патрон должен быть близко, что он остался в шпуре, но шпур не разрушен другими взрывами. – В первой боковой кайла возьми и лопаты, слышь, Степан!

– Возьму! – сказал Синюшкин и свернул в боковую камеру, а Василий и инженер сразу же, без прикидок и перекура, начали отваливать глыбы взорванной породы.

Некрасову работалось в охотку; руки, и спина, и легкие, и здоровое сердце просили нагрузки. Инженера ждал ужин в пустынной уже столовке, потом приемник и все еще не прочитанное, хотя получено было утром, письмо от любимой им женщины. Чтобы читать письмо, следовало остаться одному, быть помытым, чистым, отужинать и, читая, курить первую после ужина папиросу. И тогда мечты о необыкновенном, дерзко-удачливом будущем пронижут настоящее.

Степан принес кайла, и работа организовалась. Василий шел первым, угадывая направление к заряду. Чуть правее и чуть сзади работал инженер, а последним – Степан.

Они не говорили между собой, и потому им казалось, что работают они в полной тишине. И даже гудение воздуха в вентиляционной трубе не нарушало тишины. Каждый из них, войдя в ритм, перестал помнить о возможной опасности.

Степан Синюшкин был горд тем, что делает вместе с инженером и Василием ответственную работу. Но позади у него оставался целый день, наполненный физическим трудом. И получалось еще так, что он один отгребал в сторону породу за Некрасовым и Василием. Степан старался из последних сил. Ему надо было оправдать заступничество и доверие Алафеева, которые не дал инженеру выгнать его из штольни. Вмешательство Алафеева он понимал так: «Ежели Синюшкина гоните, так оба тогда уходите».