Мария Магдалина - Густав Даниловский

Мария слушала все эти рассказы с тихим спокойствием, но и с чувством горечи, что он не является ей. Он сказал ей: «Не прикасайся еще ко мне», и она надеялась, что это «еще» скоро минет, и плакала по ночам, что оно тянется так долго.

Постоянное пребывание среди учеников стало для нее чрезвычайно тягостным. Ее неприятно поражали их странное поведение и образ действий. Казалось, как будто бы воскресение из мертвых учителя было для них совершенно неубедительно.

Самовольно, не дожидаясь решения учителя, они избрали на место Иуды нового товарища. Одни из них хотели Иосифа, другие — Матфея; наконец, бросили жребий и счастье выпало на долю последнего.

Потом пошли споры о том, кто должен стоять во главе, и мнения вновь разделились. Сторонники Иоанна ссылались на ту симпатию, которую учитель постоянно высказывал Иоанну, а сторонники Петра — ссылались на его годы и на то, что Иисус назвал его камнем, на котором должна быть основана его церковь.

Спорящие стороны стали прибегать к Марии, мучили ее вопросами по делу, совершенно для нее не интересному, Допытывались у нее — учитель, приказывая уведомить учеников, не называл ли каких-либо имен и в каком порядке?

А когда она, измученная их приставаниями, отвечала коротко, что он назвал только одно имя — ее собственное и сказал «Мария», — стали относиться к ней недоверчиво и сомневаться, чтобы учитель мог выделить так из всех них существо, как бы то ни было, много грешившее и вдобавок еще женщину, И постепенно ученики становились для нее все более и более чуждыми. Она все больше и больше отстранялась от них, и в конце концов ее охватило желание полного одиночества.

Придя к убеждению, что в уединении ей легче будет встретиться с учителем и сойтись с ним, она, не прощаясь ни с кем, решила уйти в пустыню. Но перед уходом ей захотелось еще раз пойти на гору Елеонскую и посмотреть, что делается в Вифании.

В усадьбе она нашла вырванные ворота, следы опустошения и попытки грабежа. На дворе лежал вытащенный из ее комнаты сундук, вор, испуганный ее приходом, не успел еще ничего унести.

Наверху лежал коричневый плащ, которым Иисус покрыл ее при первой встрече. Она осторожно вынула его и поцеловала, как реликвию, прижимаясь к нему лицом, губы ее задрожали, и щеки покраснели от прикосновения к жесткой ткани, потом отложила его в сторону.

Затем она достала измятую тунику цвета морской воды, в которой она была у Муция, с печальной улыбкой присматривалась к легкой, прозрачной материи, протканной серебряной ниткой, и бросила ее в огонь; туника сгорела в один миг.

Мария развернула полосы разноцветного тумана, тюлевые вуали, и, как некогда в безумном танце, так и теперь в том же самом порядке бросила их в огонь: сначала красную, которая покрывала ее плечи и грудь, потом лазурную, окутывавшую талию, затем зеленую, обвивавшую ее стройные ноги, розовые колени и белые бедра, наконец, радужное опоясание бедер. Ярким пламенем вспыхнули они на костре, который потом сразу погас.

Мария с грустной печалью смотрела на догоравший огонь, напрасно ища в пепле остатки этих прозрачных облаков.

Желтый шелковый пеплум, разорванный сладострастной рукой Иуды, она бросила в огонь, не глядя на него.

Напав на нитку жемчуга, которая была надета на ней во время пира у Деция, она некоторое время перебирала ее в руках, потом неожиданно разорвала с такой силой, что жемчужины рассыпались во все стороны по песку, словно град слез.

Затем Мария достала из сундука черное платье с широкими рукавами, с которым не было связано никаких воспоминаний, ибо она не носила его до сих пор совершенно, быстро сбросила с себя свое изорванное, постояла на солнце нагая, подняла вверх руки и надела тунику, скатившуюся по ее белому телу, словно поток лавы, Затем стала торопливо бросать в огонь остальные наряды: белый, крашенный пурпуром гиматион — дар Никодима, накидку, протканную цветами, воспоминание ночей, проведенных вместе с Гиллелем, связку пунцовых лент, скромный, но милый дар артиста-певца Тимона.

Наконец, она бросила в огонь пустой сундук, подняла с земли меч, схватила тыкву для воды и, словно преследуемая каким-то страшным вихрем, убежала из Вифании вверх по горе.

На вершине она остановилась и присела отдохнуть. Боязливо оглянувшись назад, она увидела султан дыма, который в тихом воздухе качался из стороны в сторону и извивался, словно хоругвь.

Мария смотрела на дым и испытывала впечатление, как будто бы что-то обугливается в ее душе, затем, когда дым исчез, она тяжело вздохнула, встала, закрыла лицо плащом и, обойдя стены Иерусалима, направилась на юг, в пустыню, избегая встречи в людьми.

Она миновала долину, полную пещер и ям — ужасных жилищ прокаженных, — и свернула в сторону, несколько на восток, на каменистую и пустынную тропинку.

Крутые и отвесные, словно стены, возвышались с обеих сторон угрюмые базальтовые скалы. Широкий овраг казался руинами, уцелевшими после какого-то страшного землетрясения. Среди этих рассадин ржавого цвета камней, расщелин гранита, кое-где, если можно так выразиться, последними отчаянными силами жизни пробивались стебли безлистного терновника, увядшего шиповника, карликовой иссохшей акации.

Проведя ночь под скалой, Мария на рассвете двинулась дальше и, несмотря на страшную жару, упорно шла вперед. Вскоре каменья и скалы стали реже и перед ней открылась широкая бесплодная низина, под ногами заскрипел песок, то плотный, твердый, точно камень, то сыпкий, кое-где вздувшийся волнами, Утомленная Мария присела и загляделась на расстилавшееся перед нею дикое пространство пустыни. Она заметила на этом сером фоне кое-где резкие неподвижные, продолговатые тени, ярко освещенные солнцем, отбрасываемые скалами, и кучки серых лишаев, верблюжьей травы. Где-то вдали, на горизонте поблескивала серебряная лента — то были горькие воды Мертвого моря. Выше в искрившемся от пыли воздухе синеватыми зигзагами, как бы покрытая сверху жемчужной массой, виднелась цепь Моавитских гор.

Мария съела последний хлеб, выпила согревшуюся воду, поспала немного и снова двинулась в путь. Около полудня она напала на скудный оазис, где было несколько неважных финиковых пальм и маленький ручеек, едва пробивавшийся в песке. Тут она несколько отдохнула и, боясь, что может встретиться с кем-нибудь, напрягая последние силы, все-таки пошла вперед. Вскоре она наткнулась на меловую скалу с довольно обширным и глубоким гротом, здесь она почувствовала себя в безопасности, разостлала свой плащ и моментально заснула тяжелым сном.

Опасения Марии были совершенно напрасны. Караваны, идущие из Аравии, направлялись обычно более на запад, а рабочие, добывавшие асфальт из Мертвого моря, потом тянули его бечевой на лодках до истоков Иордана. Оазис, найденный ею, находился далеко в стороне, отсюда начиналась уже сожженная Господними молниями, проклятая Богом, избегаемая людьми коричневая, словно пропитанная кровью, засыпанная пеплом смерти земля Содомская.

И в этой-то суровой пустыне началась для Марии какая-то неведомая, экзотическая, полная фантасмагорий жизнь, Пламенное стремление соединиться со своим святым возлюбленным, чувство, сначала нежное, сердечное и трогательное, постепенно превратилось в любовную тоску, в нервирующее напряжение постоянного ожидания. Днем солнце загоняло ее в пещеру, где она лежала заспанная, без сознания, лениво глядя на безграничную, искрящуюся пустыню. На закате, когда косые лучи солнца заливали ее пещеру розовым светом, она пробуждалась, и по мере наступления сумерек ее начинало охватывать все большее беспокойство. Она срывалась тогда с места, выходила из пещеры и шла, как лунатик, вперед по разогревшимся за день серым пескам, протягивая в глубину ночи жадные, ищущие руки.