Бродский. Русский поэт - Владимир Бондаренко

— Да почему же не к Афанасии?

— А ее уж нет давно, умерла в 1980 году.

— А другие очевидцы что же молчат?

— Им какая разница… Таисья-то жива еще, а Афанасии нет. Но жил Бродский у Афанасии…»

Дом же Афанасии и Константина Пестеревых, где довольно уютно поэт жил практически всю ссылку, 18 месяцев, ныне находится в полностью разрушенном виде и вряд ли подлежит восстановлению. Однако правительство Архангельской области все-таки выкупило его, чтобы, отреставрировав, превратить в музей. «Мы не имеем права дать времени, природе стереть это место с карты земли архангельской, да и России в целом. Та пристройка, в которой жил Иосиф Александрович, находится в состоянии критическом, вот-вот обвалится. Но выкупили это здание, забрали себе. Мы будем восстанавливать его как настоящий музей», — сказал архангельский губернатор Игорь Орлов.

Я пробрался внутрь, хотя все бревна опасно пошатывались, стена могла в любую минуту рухнуть, но увидел воочию, в каких условиях жил в ссылке Иосиф Бродский. В его распоряжении оказался зимник с печкой, с отдельным входом, целый небольшой домик. А хозяева жили в большой летней избе даже зимой. Рядом с порушившимся домом Пестеревых находится дом Мальцевых, где сейчас открыто что-то вроде гостиницы для приезжих. Там же и банька небольшая, где мы с женой хорошо попарились, как говаривал Бродский, «похвостались». Хозяева, Лена и Толя, приветливы и гостеприимны.

Уже в американской эмиграции, в 1976 году, в стихотворении, посвященном Марине Басмановой, Бродский вспоминает их счастливую совместную жизнь в избе у Пестеревых:

Как не побывать в том «пустом месте»? Хоть и с риском для жизни, но я облазил все развалины зимника, представил, где стоял стол с письменной машинкой, где была печь-лежанка посередине избы, а где отдельный вход в сени…

Платил Иосиф за аренду зимника по тем временам недорого, 100 рублей (после денежной реформы сумма превратилась в десять рублей, поэтому везде и пишут про десятку). Деньги уходили у хозяина на водку. Часто и вперед просил, когда выпить хотелось. Бродский вспоминал: «„Три рубля я тебе, Константин Борисович, дам, но где ты водку возьмешь? До ближайшего города 30 километров. На улице мороз и метель“. А он мне отвечал замечательной русской пословицей: „Не волнуйся, Иосиф Александрович, свинья грязи найдет“. Наверняка шел к продавщице магазина домой, а та уже из опыта деревенского всегда держала дома заначку».

Жилье поэту даже нравилось. После закутка в «полутора комнатах» на Литейном это было его первое в жизни отдельное жилье, где он писал замечательные стихи, где на полу спали его друзья, регулярно приезжавшие к нему, где они с Мариной Басмановой любили друг друга…

Он писал Насте Томашевской о своем зимнике: «Я живу один в деревянном домике, возле которого весь день гуляют куры и кричит петух. В домике шесть маленьких окон, и в них всегда можно увидеть коров, овечек, козочек и лошадок. А за ними леса и леса. Днем я работаю где-нибудь в поле, а вечером зажигаю свечечку, сажусь и начинаю читать книжки». Между двух окон стоял прибитый к стене стол с письменной машинкой, с керосиновой лампой, чернильницей, подаренной Анной Ахматовой, и подсвечниками, привезенными Мариной. Далее топчан с матрацем и лавка для посуды. Спартанский аскетизм. Но зато он щедро курил «Честерфильд» и попивал виски.

Нынешним молодым не понять, что это такое: в 1964 году в северной глуши спокойно курить «Честерфильд» и пить виски. Это все равно что прилетать в ссылку на личном вертолете. Гостинцы привозили друзья, а их снабжали зарубежные коллеги. Конечно, какое-то время пришлось Иосифу поработать и на поле, и навоз потаскать, но, насколько я понимаю, особо его не загружали. Наряд на работу выписывал его же хозяин, бригадир Константин Борисович; когда приезжали друзья или родственники, с работы отпускал. За неполных 18 месяцев ссылки, с апреля 1964 года по сентябрь 1965-го, к нему не менее восемнадцати раз приезжали гости: отец с матерью, Марина Басманова, Евгений Греф и Виктор Гиндлис (привезли от Фриды Вигдоровой пишущую машинку), Михаил Мейлах, Юлия Живова, Александр Бабенышев (привез собрание сочинений Джона Донна от Лидии Чуковской), Гарик Гинзбург, Анатолий Найман и Евгений Рейн, Игорь Ефимов и Яков Гордин, Константин Азадовский… Трижды ему давали отпуск, и Иосиф Бродский приезжал в Ленинград.

Одни гости сменяли других. Иных он сам чуть ли не выгонял. Как минимум раз в две недели кто-то приезжал — с продуктами, деньгами, сигаретами и спиртными напитками. Еще в те времена он стал достопримечательностью деревни. На его мнимое тунеядство даже милиция не обращала внимания: тунеядцев в деревне хорошо знали, и он не походил на них ни по каким параметрам. Да еще и пишет что-то все время. Не иначе как за веру сослали? Так и Таисия Ивановна Пестерева позже журналистам говорила: «Как ни загляну, он все молится и молится…» Это Бродский стихи бормотал вслух или книжки читал — молился!

Вот как он впоследствии вспоминал о своей работе в Норенской: «Когда я вставал с рассветом и рано утром, часов в шесть, шел за нарядом в правление, то понимал, что в этот же самый час по всей, что называется, великой земле русской происходит то же самое: народ идет на работу. И я по праву ощущал свою принадлежность к этому народу. И это было колоссальное ощущение!» Это состояние можно назвать «норенским озарением», а продолжалось оно лет пятнадцать, включая и начало американской жизни, когда в нем великая русская культура, чувство единения с народом прекрасно дополнились американской свободой самовыражения. Позже русский дух стал понемногу уходить, да и среда была уже совсем другая, скептически-ироническая, усиливалось чувство одиночества, и поздняя поэзия всё явственнее обретала меланхолически-мизантропические нотки. Зато эти 15 лет дали миру великого русского поэта, лауреата Нобелевской премии. Не попади он в ссылку, все равно стал бы поэтом, но — иным, таким, как, к примеру, Виктор Кривулин или Анатолий Найман, талантливым, интеллектуальным, но отнюдь не поэтом мирового масштаба.

Тем, кто хочет представить поэзию Иосифа Бродского вне «норенского озарения», советую прочитать его первую книгу «Стихотворения и поэмы», опубликованную в Нью-Йорке эмигрантом второй волны Филипповым в издательстве с условным названием «Inter-Language Literary Associates» в 1965 году. Книга вышла без согласования с автором, когда он находился в ссылке. Позже, в 1972 году, поэт отзывался об этом событии: «Я очень хорошо помню свои ощущения от моей первой книги, вышедшей по-русски в Нью-Йорке. У меня было ощущение какой-то смехотворности произошедшего. До меня никак не доходило, что же произошло и что это за книга». Помню, когда в 1967 году Иосиф Бродский в своих полутора комнатах в доме Мурузи дарил мне эту книгу, он отозвался о ней крайне пренебрежительно: мол, составили ее из отобранных при обыске стихов, то есть издали в США под контролем КГБ. Иные, наоборот, считают, что под контролем ЦРУ. К примеру, его друг Михаил Мейлах пишет: «Все знали, что оно (издательство. — В. Б.) финансируется ЦРУ, а чтобы „обезопасить“ автора, на титульном листе обычно значилось, что издание выходит без его ведома и согласия».