Темная сторона российской провинции - Мария Артемьева

* * *

День выдался хмурый. К полудню дождик начал накрапывать. Выбрался Павел на знакомую тропу и домой отправился. Идет медленно, корзина тяжелая правую руку оттягивает.

Вот, наконец, и развилка, вот поле бывшее колхозное, взгорочек, за ним овражек, в котором ручей всегда шумит…

Подходит Павел ближе к овражку, а ручья не слышно. Спустился вниз — глядит: и вправду, нету никакого ручья!

Овражек тот же, какой и был, ельником поросший, буреломом заваленный, а ручья на дне его никакого нету.

«Неужели промахнулся?» — думает Зимин.

Мог бы, наверно, и промахнуться: молодые елки все на одно лицо. Случайно глаза подвели — вот и завернул в какой-то другой овражек. Хотя и чудно — ведь здешние места Зимину лучше всех известны.

Выкарабкался Павел из оврага со своей ношей — глядит: а поле колхозное пропало. На его месте березовая рощица. Не могло ж поле так зарасти, пока Павел за грибами ходил?!

Идет Зимин вдоль лесочка, пытается сообразить, куда его занесло. А корзина на локте руку давит, да еще раскачивается — синяки натерла.

Вокруг тишина, только дождь по листьям шуршит, и березы стволами скрипят. Жутко: совсем чужой лес. Понял Павел, что заблудился.

Решил вернуться обратно на знакомую грибную поляну, чтобы оттуда по новой дорогу домой искать.

Прошел краем наискосок, вернулся к овражку, а там вместо молодых елок и бурелома — зеленая ряска на дне и черная вода: болото.

Что за наваждение? Единственное болото в здешних местах — за пятнадцать километров отсюда. То ли с ума схожу, думает Зимин, то ли нечисть голову морочит.

И вдруг аукнул кто-то неподалеку.

— Эй! Я здесь! — отозвался Зимин. Обрадовался и рванул на голос. Не разобрал еще — женский или мужской.

«Ну, кто бы ни был — главное, человек. Вместе и дорогу найдем!» — соображает Павел. И руки болят, и ноги гудят, запыхался с тяжелой корзиной, но торопится, лезет через буераки, чтобы человека в лесу не упустить, не потерять.

— Люди! Эй! Ау! — зовет Павел изо всех сил.

В ответ слышит какое-то бормотание — слов не разобрать, но вроде бы все ближе оно и ближе.

А уже похолодало. Солнце последним красным гребешком дальний ельник по макушкам поглаживает. Со всех ямочек, заимочек прелью, гнилью и сыростью потянуло.

Вышел Павел на какую-то поляну, еловые ветки раздвинул и видит — черная тень горбится между деревьями. Подошел ближе — а это гриб. Огромный, вполовину человеческого роста. А все тот же голос бормочет:

— Срезай, чего стоишь?

Вздрогнул Павел, оглянулся по сторонам — никого.

А голос не унимается:

— Что стоишь, дуралей? Режь скорее! Пока другие не подошли.

И ворчит, словно птица клекочет.

Замер Павел. Стоит и таращится в сумрак, а руки будто сами по себе — корзину поставили, и в карман — за ножом.

— Режь, режь! Торопись! А то отнимут!

Кто отнимет, что отнимет и на что такой огромный гриб человеку с полной корзиной груздей и рыжиков — ничего не понимает Павел. Туман в голове, в ногах слабость. Качнулся вперед и ножом по грибу чиркнул. Свалилась грибная шляпка — размером с добрый таз — а из ножки гриба кровь хлестнула, прямо Павлу по глазам.

— Зверь ты, душегуб! — хрипит голос. — Что натворил?

— Я не хотел! — взвизгнул Павел. Отшатнулся, бросился в сторону, а ему дорогу заступают. Какой-то черноволосый мужик в меховой темной безрукавке — бледный, синюшный, с перерезанным горлом, стоит перед ним, улыбается.

— Грибочки-то свои забыл? Поди, забери!

И указывает Павлу на его корзину забытую. Валяется она на боку, и грибы из нее повысыпались.

Кинулся Павел — а там и не грибы вовсе, а уши человеческие! Розовые, окровавленные, большие и маленькие.

— Ох и грибочков ты набрал, Павлуша! Отменные грибочки! Ни у кого таких нет! — Разинул мужик черную пасть и хохочет, заливается. А у самого во рту вместо языка еловая ветка торчит.

Развернулся Павел и побежал, не глядя — куда кривая вывезет.

По пригоркам скакал, как одуревший козел, где-то в крапиву свалился, где-то по пояс в воду влез — не помнил, как выбрался потом на твердое место. И снова — бежать, бежать!

Сердце колотится, кровь в висках стучит, но остановиться Павел не смеет: все кажется — догонят его, вот-вот схватят. Запыхался, уже и ноги его не держат — но идет и идет. Страшно!

Плутал, себя не помня, по лесу несколько часов.

Пока наконец резкий свет из темноты не ударил его по глазам и не ослепил.

Тогда встал Павел как вкопанный. И услышал, как засвистели тормоза.

Оказалось: блуждая неизвестно где по чащобам, выбежал он прямо на шоссе возле деревни. Счастье еще, что водитель на стареньких «жигулях» не быстро ехал — успел затормозить. Обозленный, выскочил из машины — с кулаками на Зимина набросился. Но, приглядевшись, бить не стал.

Уж больно безмятежно улыбался ему Зимин, стоя на дороге в свете фар — грязный, вымокший, а глаза бессмысленные и радостные, как у младенца. Тому, кто его чуть не раздавил, обрадовался, как родному!

Увидал шофер, в каком человек странном состоянии, — поворчал, плюнул и уехал себе.

А Павел Зимин домой вернулся — усталый, перепуганный, с трясущимися руками. Жена Алена встретила его вся в слезах.

— Куда ж ты делся?! Где пропадал?!

Павел даже и не знал, что жене на такой вопрос ответить. Кто его знает? Он и половины того, что с ним было, не запомнил.

Только одно на всю оставшуюся жизнь уразумел: встретив в лесу другого человека — не груби! Тем более — из жадности.

Потому что это, может быть, и не человек вовсе, а дух лесной — Леший.

Костромская область

Больше четырех часов шоссе упрямым конвейером бежало под колеса Женькиного автомобиля. Глаза у Женьки слипались. Мучила неодолимая зевота и желание ненадолго прикорнуть на руле. Хрипло и монотонно пел на высокой ноте гудрон: «Усни, усни, усни…» Но дорога тянулась и тянулась перед глазами серой шершавой лентой. Словно какой-то великан тащил ее из-под машины.

«Хватит! Ну хватит же!» — взывала Женька.

«Ну еще метр… километр… Возьмите еще!» — предлагал великан и все разматывал и разматывал…

«Нет. Режьте!» — приказала Женька.

Великан пожал плечами и, взмахнув ножницами, отрезал. Что-то черное стрельнуло перед глазами.

Женька очнулась: взвизгнула, ударила по тормозам. Машину вынесло на обочину, и там они остановились — Женька, выдернутая из сна, словно рыба из воды и старенький желтый «Опель-Астра» с залитыми свечами. Обоих трясло.