Княжна Тараканова. Жизнь за императрицу - Марина Кравцова

– Да-а! – Орлов встал, нервно прошелся по комнате взад-вперед. – Мало нам одного Емельки-самозванца! Ну, ничего. Не на такого напала, глупая баба! Покровительствовать мне вздумала! Экая дрянь… Сережа, на тебе лица нет! Иди, выпей красного и спать ложись. Не кручинься, на Бога положись. Ступай, братишка, ступай…

Едва ушел Сергей, Орлов кинулся к письменному столу, схватился за перо.

«Желательно, всемилостивейшая государыня, чтоб искоренен был Пугачев, а лучше бы того, если бы пойман был живой, чтоб изыскать чрез него сущую правду, – принялся набело строчить Екатерине. – Я все еще в подозрении, не замешались ли тут французы, о чем я в бытность мою докладывал, а теперь меня еще более подтверждает полученное мною письмо от неизвестного лица…»

Негодование, переполнявшее его, излилось с кончика пера: «Есть ли этакая или нет, я не знаю, а буде есть и хочет не принадлежащего себе, то б я навязал камень ей на шею да в воду…»

Тут он остановился, бросил перо.

– Нет, – бормотал, – надо действовать, действовать самому, не ждать указаний из Петербурга! Так и время можно упустить…Что за птица? Кто за ней стоит? Пошлю верного человека на розыски!

И он приписал:

«И мое мнение, буде найдется такая сумасшедшая, тогда, заманя ее на корабли, отослать прямо в Кронштадт, и на оное буду ожидать повеления…»

* * *

…Пугачев был разбит! Теперь можно было спокойно пожинать плоды мира с Турцией.

Взятые русской кровью земли Новороссии получили рачительного хозяина. Григорий Александрович Потемкин, поэт и музыкант, обладал богатым воображением, причем в той счастливой мере, что позволяет политическому деятелю не увлекаться несбыточным, но и не сводить государственную работу лишь к сухим расчетам да умственным выкладкам над картой. Верный сподвижник Екатерины до кончиков ногтей был одним из тех, кого позднее назовут романтиками, а во все века отношения общества к романтикам было одинаково: в лучших случаях их не понимали, в худших – презирали. Но Потемкин уже видел на землях, добытых русским оружием, вознесенные в диких степях цветущие города, он видел, как наполняет соленый ветер тугие паруса молодого южного флота! Турция, оскорбленная, побежденная, униженная, бурлила негодованием. И Екатерина, и Потемкин понимали: зализав раны, сей пес вновь ринется на Россию с раскрытой пастью. Более всего терзала Порту независимость Крыма. Не допустить или оттянуть, сколь возможно, новую войну – вот еще важнейшая задача. И она во многом зависит от Потемкина. Да и мало ли еще забот…

Был воскресный день. В придворной церкви шла литургия. Григорий Александрович молился искренно, истово, призывая на свои дела благословение Господне, и в порыве благодарного чувства к Всевышнему встал на колени, не замечая, как вокруг стали насмешливо переглядываться, а то и похихикивать. В отдаленных рядах зашуршал шепоток.

– Вон как грехи-то замаливает! Циклоп одноглазый, – шепнула одна дама другой. Она простить не могла, что царицын любимец никак не откликнулся на ее вполне определенные намеки и желания. – Знать, есть что замаливать…

– Генерал-то наш, граф новоиспеченный, из грязи да в князи… – шептались в другом углу. – А я, Иван Иванович, помню, между прочим, как он, еще вахмистром будучи, из долгов не вылезал. Выскочка!

– Да уж, а теперь Новороссийского края наместник! Чем не царек?

– Позор, господа, – вмешался старческий голос, – позор, что до таких времен мы дожили, что чины да титулы кому попало раздают… Он ведь рода польского! А у меня родословная… аж до Рюрика. А все царь Петр со своими новшествами, не тем будь он помянут.

– Да ладно б за дело пожалован! – высокомерно процедил сладенький молодой голосок. – А то за…

И напомаженный красавчик что-то шепнул на ухо стоящему рядом щеголю, и оба сдавленно засмеялись.

– А как не за дело? – вмешался еще один господин. – Он героем себя мнит, Пугача разбил.

– Он что ли разбил, под крылышком государыни сидючи?

– Ну, руководил…

– Да полно вам! Все уж знают, что он претруслив и завистлив. Никиты Панина испугался, как бы тот его… как Орлова… ну и устроил его братцу презент. А тот случайно и разбил Пугачева…

– Да не Панин разбил, Михельсон, и совсем не случайно…

– Да, – процедил молодой щеголь, пошло улыбнувшись, – а на такие подвиги, как он, и я способен не хуже…

Вновь еле сдерживаемый смех.

– Одноглазый наш царь, – перемывали Потемкину косточки в другом углу, – огромные деньги, что дала ему государыня на устройство края Новороссийского, пустил себе на дворцы роскошные…

– Да где ж он их строит-то?

– А… где-нибудь. В Чижове, может, своем. Или… как его…

Наконец, что-то долетело из этих речей и до Потемкина. Он вскочил с колен. Единственный глаз затуманился слезой обиды. Он уже давно понял, что его травят – жестоко, неустанно, как никогда не травили даже страдавшего от сплетников Орлова. У Орлова была своя политическая группировка, а он, Потемкин, еще не успел… Не было друзей, кроме Екатерины. Одиночество – страшное дело. Рождались в чудовищном количестве нелепые слухи, доходили до Потемкина, и он ужасался, словно видел свое отражение в искаженном зеркале злого колдуна. Ставили палки в колеса. Против него сплачивались даже недавние враги, а он понять не мог – за что? Никита Панин сразу раскусил новую любовь государыни. Сильнее Орлова, крепкий орешек, опаснейший политический противник. Вполне может собрать вскоре новую «русскую партию» взамен орловской. Панин начал действовать хитро, тайно, успешно…

С ума сходили и европейские политики – страстный патриот Потемкин, несгибаемый и неподкупный, путал им все карты…

Еле отстоял Григорий Александрович литургию, моля Бога дать ему смирение. Но когда кончилась служба, высоко вскинул голову и гордо прошествовал к выходу. Перед ним лицемерно расступались. Бравый боевой генерал, умнейший государственный деятель в войне придворных интриг был сущим ребенком. Не было у него другого оружия, кроме откровенного презрения к высокородным и высокопоставленным сплетникам. А высокомерие еще сильнее злило вельмож. И не во власти Екатерины было защитить любимого человека от людской клеветы и злобы.

* * *

А с Екатериной, как ни странно, тоже все складывалось непросто. Царица сыскала еще одну горькую возможность убедиться, что не бывает на свете идеальных мужчин. Григорий Александрович не пил, любовниц не искал, но открылось у него в браке свойство, частенько заставлявшее Екатерину глотать слезы обиды – беспричинная, недостойная его самого ревность. Дорвавшись наконец до своего сокровища, Потемкин словно сошел с ума, то и дело обрушивая на возлюбленную шквал обвинений.

– О чем так долго говорила сегодня с князем Орловым?

– Но это невыносимо! – стонала Екатерина. – Почему я не могу побеседовать со старым другом, не давая тебе о сем ответа?

– С другом? Ах, матушка, сил моих нет! – слова лились потоком, которому не предвиделось конца. – Все мучаюсь, ночей не сплю спокойно: верна ли ты, любишь ли по-прежнему? Люди уж треплют всячески, что сердцем ты ко мне переменилась, измену готовишь. Нет ли уж в сей трепатне правды? Вдруг прискучу тебе я, одноглазый…