Фосс - Патрик Уайт

Джеки не стал принимать подарок из чужих рук, минуя своего наставника, а потом задрожал от радости и уставился на нож.

Фосс также преобразился. Бесчисленные складки его черных брюк словно были высечены из камня и запечатлены в вечности.

Для Брендана Бойла сей эпизод стал полной неожиданностью, если не сказать нелепостью, и ему не терпелось поскорее с ним покончить. Он ткнул старика в плечо и произнес:

— Очень ценная пуговица. Смотри, не потеряй!

После чего сплюнул и поправил на себе одежду.

Бойл предложил Фоссу посвятить утро осмотру отобранных для экспедиции овец и коз, которые паслись у водопоя в паре миль к северу от поселения. Фосс согласился. Вскоре стало ясно: они с хозяином пытаются подладиться друг под друга. Таким образом каждый надеялся скрыть равнодушие к своему спутнику, хотя оба прекрасно осознавали, что удается им это плохо. Впрочем, неприязни они тоже не испытывали. Несмотря на чудачества, недругов у Брендана Бойла не имелось, сам же он был неспособен долго питать неприязнь ни к кому, кроме себя.

Они покинули захолустное поселение, с неряшливостью которого Фосс смирился так же легко, как принял некоторые особенности характера его хозяина. Затянутый дымом пейзаж вовсе не был ему противен, наоборот, казался по-своему трогательным. Столбы голубого дыма, плоское длинное облако над ними и клочья закоптелой травы навевали мысли об эфемерности твердой земли, хижин и палаток, железа и мешковины, плоти и костей и даже самого довольно упитанного Брендана Бойла. Они выехали из нагромождения серых сараев, миновали несколько ганья[12], возле которых стояли женщины и маленькие рыжеволосые мальчики с игрушечными копьями. По коже аборигенов вился дым, пронизывая ее насквозь. Желтоватая женщина кормила отвисшей грудью щенка.

— Грязные попрошайки, — закашлялся от дыма Бойл, — но без них тут не управиться.

В ответ на столь справедливое, по мнению хозяина, замечание Фосс промолчал.

Спутники ехали все дальше, оба в шляпах и с бородами, ничуть не походившими на маскировку. Среди равнины приглушенных цветов они смотрелись жалко, даже если были на переднем плане. Их крупные лошади казались мелкими, как пони. Над всем царили свет и пространство, которое, в конце концов, есть лишь скопление света, и стаи какаду взрывались вспышками грохочущего и визжащего, белого и зеленовато-желтого света. Деревья тоже представляли собой лишь мираж, потому что быстро превращались в тень, каковая является еще одной формой постоянно меняющегося света.

Позже, когда воздух начал густеть, двое всадников приблизились к пресловутому водопою — череде водяных, точнее, грязевых ям или заболоченных низин, откуда взлетело несколько важных пеликанов, оглашая окрестности протяжными звуками, похожими на скрип корзины.

— Вон они, овцы, — указал владелец поселения.

Сперва эти грязные опарыши едва виднелись среди желтой травы, потом зашевелились, двинулись кругом, затопали ногами.

— Суровые животины, — заметил Бойл, — как и ваше предприятие, кстати. Я рад, что за него взялись именно вы, — добавил он, шмыгнув носом, как мальчишка.

— Убедить других в необходимости своих потребностей практически невозможно, — проговорил Фосс. — Считаете ли вы, что вчера ночью были достаточно убедительны, когда пытались объяснить нам свои?

— Я? Что?! — воскликнул Бойл, гадая, не отличилось ли вчера его глубинное «я» какими-нибудь недостойными признаниями или даже действиями. Он подозревал нечто подобное, но вспомнить не мог ничего. — Знаете, ночные откровения сильно разнятся с тем, что человек говорит при свете дня.

Он возмутился и покраснел, тщетно пытаясь восстановить в памяти тот разговор.

— Понятия не имею, о чем вы говорите, — заключил Бойл.

В такое спокойное и благодатное утро Фоссу не захотелось возвращаться к вчерашней беседе.

Тем временем заросшие желтоватой шерстью овцы толклись и бродили кругами. Двое пастухов-аборигенов стояли вдали и не выказывали ни малейшего желания подойти ближе.

— А вон там, полагаю, козы, — указал Фосс.

— Что? Ах да, козы, — ответил Бойл.

Около сотни этих животных собралось на дальнем берегу второго водоема, они карабкались и соскальзывали со стволов поваленных деревьев, тянули шеи за листвой, почесывали рогами труднодоступные места тушки, бодались друг с другом или сонно жевали жвачку. При появлении всадников козы не знали, бежать им или нет, поэтому стояли с улыбками на губах, с вежливым любопытством вглядываясь в лица и в души людей.

— Потомки дикой козы, — довольно сердито сообщил Бойл.

— Возможно, — ответил Фосс, которому козы нравились.

Старая коза смотрела на него так пристально, словно смогла постичь его тайну: он человек лишь обликом. Фосс протянул было руку к тонкой бороде, и коза ринулась прочь вместе с остальными животными, радостно блея и роняя черный помет.

— Пойдемте, — позвал Бойл.

Фермер с удовольствием придрался бы к чему-нибудь и раскритиковал немца, однако тот укрылся под покровом доброжелательности. Возвращаясь домой, Фосс расспрашивал о местной флоре и фауне, причем был безупречно тактичен. На лице его играла ровная улыбка, в уголках глаз собрались добродушные морщинки.

Однако Бойл знал: не все так просто. Он ехал, отвечая на вопросы немца, и при этом рассеянно постукивал по плечу лошади поводьями. Оставшиеся дни пребывания экспедиции в Джилдре Бойл тщетно пытался отыскать хоть какой-нибудь ключ к личности и намерениям ее главы, вглядываясь в лица спутников немца. Если они и знали, то скрытничали, или же их околдовал знойный, выгоревший пейзаж. Выполняя всевозможные поручения, которых бывает много при сборах в дорогу и во время отдыха, люди словно и не жили своей жизнью, либо она протекала в сокровенных глубинах их душ. Взять, к примеру, Пэлфримена: в широкополой шляпе он выглядел совсем жалким, и белый платок, повязанный вокруг шеи, чтобы прикрыть горло, лишь обнажал его невинность и деликатность. Суетливый пожилой мужчина выезжал верхом в сопровождении мальчишки Робартса или одного-двух туземцев за материалами для орнитологической коллекции, которые затем потрошил и выделывал по ночам. Пэлфримен был сама простота. Другие члены экспедиции тем временем смазывали ружья, чистили седла и сбрую, точили топоры или пришивали пуговицы.

Кроме пары случаев Бойл не приметил ничего предосудительного. Как-то раз в виде исключения он наведался в лагерь, чтобы удовлетворить свое любопытство, и застал там Фрэнка Лемезурье, который разлегся на красном одеяле и писал что-то в записной книжке. Поскольку Бойл был мужчиной рослым, перед низеньким входом в промасленную парусиновую палатку ему пришлось нагнуться, и стоял он тоже согнувшись. Интерес Бойла был слишком очевиден — он буквально сгорал от любопытства. Лемезурье бросил писать и перекатился, с запозданием прикрыв собой блокнот.