Половина желтого солнца - Нгози Адичи Чимаманда

Когда добрались до Аббы, уже смеркалось, ветровое стекло было покрыто слоем буроватой пыли, а Малышка спала.

16

Ричард удивился сообщению, что федеральные власти объявляют «полицейскую акцию для усмирения мятежников». А Кайнене — нисколько.

— Все из-за нефти, — объяснила она. — С нашими запасами нефти нас так просто не отпустят. Но война скоро кончится. У Оджукву, по словам Маду, большие планы. Он предложил мне пожертвовать иностранную валюту в пользу военного кабинета, тогда после войны я смогу получить какой угодно контракт.

Ричард молча смотрел на нее. Кайнене, видно, не понимала, как глубоко чужда ему сама мысль о войне, неважно, короткой или затяжной.

— Лучше тебе перевезти вещи в Порт-Харкорт — поживешь здесь, пока мы не прогоним нигерийцев, — предложила Кайнене. Она просматривала газету, кивая в такт песне «Биттлз», и, глядя на нее, можно было подумать, что ничего особенного не происходит, что война в любом случае неизбежна, а перевезти вещи из Нсукки — самое обыденное дело.

Повез его шофер Кайнене. Всюду выросли посты: шины и утыканные гвоздями доски поперек дороги, рядом — мужчины и женщины в рубашках цвета хаки, невозмутимые, строгие. Первые два поста миновали без помех. «Куда едете?» — спрашивали их и пропускали. Но близ Энугу народные ополченцы перегородили дорогу бревнами и ржавыми барабанами. Шофер затормозил.

— Назад! Назад! — В окно машины заглянул человек с длинным куском дерева, вырезанным в форме винтовки. — Назад!

— Добрый день, — обратился к нему Ричард. — Я работаю в университете Нсукки и еду туда. Там остался мой слуга. Мне нужно забрать рукопись и кое-что из вещей.

— Поворачивайте назад, сэр. Мы скоро прогоним захватчиков.

— Но там моя рукопись, бумаги. И мой слуга тоже там. Видите ли, я ничего не взял. Я ведь не знал…

— Назад, сэр. Это приказ. Там опасно. Вы сможете вернуться, сэр, как только мы прогоним захватчиков.

— Но поймите же… — Ричард подался вперед.

Глаза охранника превратились в узкие щелки, а большой глаз на его рубашке с надписью «Будь начеку» как будто округлился.

— А вдруг вы нигерийский агент? Ведь это вы, белые, позволили Говону убивать невинных детей и женщин.

— Abu m оnуе Biafra, — сказал Ричард.

Охранник засмеялся — то ли добродушно, то ли злорадно.

— Вот те на! Белый называет себя биафрийцем! Откуда вы знаете наш язык?

— От жены.

— Ладно, сэр. С вашими вещами в Нсукке ничего не случится. Дороги будут свободны через несколько дней.

Шофер развернулся и поехал назад, а Ричард все оглядывался на пост, пока тот не скрылся из виду. Он удивлялся, как легко слетели у него с языка слова на игбо: «Я биафриец». Почему-то не хотелось, чтобы шофер передал их Кайнене. Или рассказал, что он, Ричард, назвал ее женой.

Через пару дней позвонила Сьюзен. Близился полдень, и Кайнене уже уехала на одну из своих фабрик.

— Я не знал, что у тебя есть номер Кайнене, — удивился Ричард.

Сьюзен хихикнула.

— Я слышала, что из Нсукки все эвакуировались, и догадалась, что ты сейчас у нее. Ну, как ты? Все хорошо?

— Да.

— Переехал без помех? — допытывалась Сьюзен.

— Да-да, все прошло нормально. — Ричарда тронула ее забота.

— А дальше что?

— Пока останусь здесь.

— Здесь опасно, Ричард. Лично я дольше недели не задержусь. Эти люди неспособны воевать цивилизованно. Гражданская война — одно название, где ты здесь видел граждан? — Сьюзен помолчала. — Я звонила в Британский совет в Энугу — подумать только, тамошние сотрудники как ни в чем не бывало играют в водное поло и ходят на вечеринки! Война же, будь она неладна!

— Скоро все успокоится.

— Успокоится? Ха! Найджел уезжает послезавтра. Успокоится? Как бы не так! Эта война растянется на годы, как в Конго. Эти люди не дорожат миром. Им лишь бы драться, пока всех не перебьют…

Ричард бросил трубку, не дослушав; он сам не ожидал от себя подобной грубости. В глубине души ему хотелось помочь Сьюзен, выкинуть из ее шкафа бутылки спиртного, прогнать страх, уродующий ей жизнь. Может быть, и к лучшему, что она уезжает. Ричард все думал о Сьюзен, боясь и в то же время надеясь, что она снова позвонит.

Вернулась Кайнене, расцеловала его в щеки, губы, подбородок.

— Весь день только и переживал о Харрисоне и своей книге?

— Нет, конечно, — ответил Ричард, хотя оба знали, что это неправда.

— Харрисон не пропадет. Наверняка собрал пожитки и уехал к себе в деревню.

— Скорее всего, — кивнул Ричард.

— И рукопись, должно быть, забрал с собой.

— Наверное. — Ричард вспомнил, как Кайнене уничтожила его первую настоящую рукопись, «Корзину рук», как привела его в сад, к кучке пепла под его любимым деревом, и как он ощутил не злость на нее, а надежду.

— В городе сегодня опять был митинг — тысяча человек, не меньше, и много машин, украшенных листьями, — расказывала Кайнене. — Чем перекрывать дороги, лучше б землю пахали. Я уже помогла деньгами, так зачем мне стоять на жаре — чтобы потешить самолюбие Оджукву?

— Главное не Оджукву, а правое дело.

— Тоже мне правое дело — сплошное вымогательство! Знаешь, что таксисты теперь возят солдат задаром? И обижаются, если солдат предложит заплатить. Маду говорит — что ни день, в казармы приходят женщины из самых глухих деревушек, приносят ямс, фрукты. И это те, у кого ничего за душой нет!

— Это не вымогательство. Все ради правого дела.

— Да уж… — Кайнене покачала головой, но взгляд у нее был веселый. — Маду мне сказал сегодня, что у армии ничего нет, совсем ничегошеньки, солдаты на учениях бегают, прости господи, с деревянными винтовками! Они-то думали, у Оджукву припрятано оружие, он ведь говорил: «Никакая сила в черной Африке не сможет нас сокрушить!» Маду и другие офицеры попросили у него, чтобы дал оружие. А он им в ответ — вы, мол, сговорились меня свергнуть. Но, что ни говори, — Кайнене с ухмылкой подняла кулак, — он красавец-мужчина, одна борода чего стоит!

У Ричарда мелькнула мысль отрастить бороду.

17

Облокотившись на перила, Оланна смотрела во двор с веранды дома Оденигбо в Аббе. У ворот Малышка на четвереньках возилась в песке, Угву присматривал за ней. Шелестели на ветру листья гуавы. Оланне казалась удивительной кора гуавы, вся рябая, в буроватых и темно-серых пестринах, как кожа деревенских ребятишек с болезнью нлача. В день их приезда из Нсукки многие местные ребятишки зашли сказать нно ну — милости просим; заходили и их родители, с теплыми словами, с расспросами. Их гостеприимство тронуло Оланну. Даже мать Оденигбо смягчилась, и Оланна не увела Малышку в сторону от бабушки, не признавшей ее при рождении, не уклонилась от объятий Матушки. Впрочем, все события того дня пролетели вихрем: хлопоты на кухне с Угву; отъезд в такой спешке, что она даже не помнила, выключила ли духовку; толпы людей на дороге, грохот снарядов, — и Оланна приняла объятия матери Оденигбо как должное, даже обняла ее в ответ. Теперь, когда отношения более-менее наладились, Матушка часто наведывалась к ним повидать внучку — заходила через деревянную калитку в глинобитной стене, разделявшей их дома. Бегала к ней в гости и Малышка, гонялась за козами во дворе. Возвращалась она с кусочками вяленой рыбы или копченого мяса сомнительной чистоты, но Оланна старалась не выказывать беспокойства, да и все свои обиды загоняла глубоко внутрь. В Матушкиной привязанности к внучке чего-то не хватало, но что поделаешь.