Сентябрь - Розамунда Пилчер

— Не знаю, может, и не будет. Она стала взрослая. Такая спокойная, уверенная. Прежней Алексы и следов не осталось.

— У меня сердце разрывается при мысли, что моя дорогая девочка будет несчастна. Нет, сохрани Господь!

— Боюсь, уже не в наших силах ее защитить. Их отношения зашли слишком далеко.

— Увы. — Вайолет понимала, что ее как бы предостерегают. Сейчас не время охать и трепыхаться. Если она хочет, чтобы от нее был какой-то толк, то должна сохранять выдержку и здравый смысл. — Ты совершенно права. Нам всем нужно…

Она не договорила. Хлопнула дверь, раздался крик:

— Мамочка!

Вернулся Генри. Вирджиния поставила чашку, вскочила и, забыв об Алексе, бросилась к двери. Но Генри уже влетел в комнату, весь раскрасневшийся от волнения и от быстрого бега в гору.

— Мамочка, дорогая! Ты приехала!

Она протянула к нему руки, и он прыгнул в ее объятия.

Суббота, 27 августа

Гости за праздничным столом часто выражали сочувствие Эдмунду по поводу того, что он каждый день, кроме субботы и воскресенья, ездит из Страткроя в Эдинбург и обратно. Шутка ли, ведь поездка ужасно выматывает. Но сочувствовали они напрасно. Этот долгий путь ничуть не тяготил Эдмунда. Он готов был ехать и час, и дольше, лишь бы оказаться дома, в Балнеде, в кругу семьи, и только затянувшийся деловой ужин, необходимость лететь утренним рейсом или снежные заносы на дорогах вынуждали его оставаться в городе и ночевать в квартире на Морей-плейс. К тому же Эдмунд до страсти любил водить машину. Любил свой мощный, надежный автомобиль. Путь по автостраде, пересекающей Четвертую магистраль и вливающейся в Пятую, по которой он ехал до Релкирка, был знаком ему, как линии на собственной ладони. После Релкирка шоссе становилось уже, поневоле приходилось снижать скорость, и все равно дорога занимала у него не больше часа.

Он использовал это время, чтобы освободиться от забот напряженнейшего дня, забыть о том, каких усилий стоили принятые решения, и позволить мыслям сосредоточиться на других доминантах своей расписанной по минутам жизни делового человека, не менее для него важных. Зимой он слушал радио. Не новости и не дебаты политических деятелей, нет. К тому часу, как он убирал со стола бумаги и запирал в сейф конфиденциальные документы, его уже просто тошнило и от новостей, и от дебатов. Поэтому в машине он настраивал приемник на третий канал и слушал классическую музыку или пьесы драматургов-классиков. А весной, когда дни становились длиннее и уже не надо было ездить в темноте, просто любовался разворачивающимся пейзажем. Это радовало и умиротворяло душу. Фермеры вспахивали и засевали поля, деревья опушались первой нежной зеленью, на лугах появлялись овцы с ягнятами. Потом наступало лето, наливались золотом колосья, поспевала малина на посаженных длинными рядами кустах. Ее собирали, на полях работали комбайны, желтели и облетали деревья, и вот, наконец, в воздухе начинал кружиться первый снег…

Нынешний вечер был ясный, ветреный, в полях убирали урожай. Какой мирный и живописный пейзаж! Поля и луга залиты закатным светом, воздух прозрачен и чист, далекие горы словно приблизились. Можно рассмотреть каждую скалу, каждое ущелье. Свет как бы стекал по их склонам, возвращаясь отраженным сиянием к вершинам. Бегущая вдоль дороги река сверкала серебром; небо с несущимися по нему легкими облаками казалось бездонным.

Давно у него не было так хорошо на душе. Вирджиния вернулась, их размолвка заглажена. Преподнося ей браслет, он без слов просил прощения за все обидные слова, которые наговорил ей в день ссоры: она-де из эгоизма держит Генри возле себя, ни на шаг не отпускает, только о себе и думает, другие для нее просто не существуют. Вирджиния приняла браслет с благодарностью, и ее искренняя радость и нежность были равнозначны прощению.

Вчера после ужина у Рафаэлли он повез ее домой; были сумерки, удивительно красивое тревожное небо, малиновое на западе с грядами угольно-черных облаков, словно бы написанных гигантской кистью.

Их встретил пустой дом. Он не помнит, когда такое случалось в последний раз, и от этого их возвращение показалось еще более значительным. Ни собак, ни детей, только он и она. Он внес чемоданы, пришел в спальню с двумя стаканами виски, сел на кровать и стал смотреть, как она разбирает вещи. На душе было легко, потому что и дом, и ночь, и эта благоуханная темнота принадлежали только им. Немного погодя он принял душ. А Вирджиния долго нежилась в ванной. Она легла рядом с ним прохладная, пахнущая духами, и они провели страстную, счастливую ночь любви.

Но яблоко раздора не исчезло, он это понимал. Вирджиния по-прежнему не хотела расставаться с Генри, а Эдмунд был по-прежнему полон решимости отослать его в школу. Но сейчас они перестали из-за этого ссориться, и Эдмунд надеялся, что, Бог даст, все обойдется и как-то само собой устроится.

К тому же его ждет столько других радостей. Нынче вечером он наконец-то увидит после недельной разлуки сына, они будут говорить, говорить, говорить… А потом, уже совсем скоро, наступит сентябрь, к ним приедет погостить Алекса со своим молодым человеком.

Сногсшибательная новость, которую привезла из Лондона Вирджиния, застала Эдмунда врасплох, он не воспылал праведным гневом, нет, однако растерялся. Он нежно любил дочь и восхищался ее редкими душевными качествами, но в последние год-два досадовал, что она так инфантильна, давно пора бы ей повзрослеть. Двадцать один год девушке, а она наивна, застенчива, к тому же толстушка, может ли отец не огорчаться. Эдмунда всегда окружали блестящие элегантные женщины (даже его секретарша была красавицей), и он часто корил себя за то, что Алекса вызывает у него досаду и раздражение. И вот, поди ж ты, живя одна в Лондоне, девочка завела себе поклонника, очень красивого молодого человека, если верить Вирджинии. Может быть, Эдмунд должен выступить в роли блюстителя нравственности? Ох, нет. Ему никогда не импонировала роль строгого отца семейства, и сейчас его куда больше волновало, как дочь переживет этот роман, а нравственен он или безнравственен, дело десятое.

Столкнувшись с трудностью, Эдмунд, как всегда, решил руководствоваться собственной житейской философией: делай свое дело, не рассчитывай на удачу, ни на что не надейся. Что ждет Алексу в худшем случае? Горькое разочарование, она такого никогда не испытывала, но, приобретя жизненный опыт, она хотя бы повзрослеет и, он надеялся, в ее душе прибавится сил.

Когда он въехал в Страткрой, часы на церковной башне били семь. Эдмунда переполняло радостное нетерпение — сейчас он будет дома. Его встретят собаки, Вирджиния выпустила их бегать, и Генри, сын сейчас принимает ванну или ужинает в кухне. Он сядет с ним рядом и будет смотреть, как мальчик ест рыбные палочки, гамбургер или еще какую-нибудь гадость, которой ему захотелось на ужин, и будет слушать его рассказ обо всех событиях этой недели, медленно, с наслаждением попивая крепкий джин с тоником.

И тут Эдмунд вспомнил, что тоник у них кончился, в баре ни одной бутылки этого незаменимого напитка. Он еще в Эдинбурге хотел купить ящик, но забыл, поэтому сейчас не стал сворачивать на мост, за которым начиналась дорога в Балнед, а поехал в деревню и остановился возле магазина пакистанцев.