Сотворение света - Виктория Шваб

Все трое были молоды, чуть старше самого Холланда, с татуировками на руках, губах и висках.

Кровь и слово – вот источники силы. Его подмывало уйти, бросить их посреди улицы, но это было уже третье нападение меньше чем за месяц. Надоело.

Он ослабил хватку на одной паре челюстей.

– Кто вас послал?

– Рос… Рос Ворталис, – пролепетал один из парней сквозь еще стиснутые зубы.

Уже не в первый раз Холланд слышал это имя. И даже не впервые слышал его от подосланных убийц. Ворталис – это громила из трущоб шо, пустозвон, мечтавший урвать себе кусочек власти там, где ничто не давалось даром.

Он пытался привлечь внимание Холланда, но делал неверные шаги.

– Зачем? – продолжил допрос Холланд.

– Велел нам… принести… твою голову.

Холланд вздохнул. Хлеб так и валялся на земле. Вино стало замерзать.

– Передайте этому Ворталису, что если хочет мою голову, пусть сам за ней приходит.

С этими словами он щелкнул пальцами, и нападавшие отлетели назад, как до того отлетел нож, с грохотом впечатались в стену и уже не встали. Холланд подобрал хлеб, перешагнул через тела – они еще дышали – и продолжил путь домой.

Добравшись, он прижал ладонь к двери, почувствовал, как внутри дерева расходятся замки, и вошел. На полу лежал листок бумаги. Он шагнул к нему и на полпути услышал тихий шелест шагов. Обернулся – и в его объятия кинулась девушка. Она повисла на шее, он закружил ее, и юбки взметнулись, как лепестки. Края подола были еще пыльными после танцев.

– Привет, Хол, – ласково пропела она.

– Привет, Таль, – ответил он.

Девять лет прошло с тех пор, как на него напал Алокс. Девять лет он сражался за жизнь в городе, жаждавшем крови, стойко вынося все бури, все драки, все беды, и без конца ждал, что в его жизнь все же придет нечто прекрасное.

И прекрасное пришло.

Оно носило человеческое имя – Талья.

Талья – яркое пятнышко в белесом мире.

Талья, носившая в себе солнце, куда бы она ни шла.

Талья, такая светлая, что от ее улыбки день становился ярче.

Однажды вечером Холланд увидел ее на рынке.

А на следующий день увидел на площади.

А потом видел везде, куда ни посмотри.

В уголках ее глаз были маленькие шрамы, серебрившиеся в ярком свете, а смеялась она так, что дух захватывало.

Разве кто-нибудь в этом мире умел так смеяться?

Она напоминала ему Алокса. Не его манеру исчезать на много часов или даже дней, а потом возвращаться с запекшейся кровью на одежде. А тем, что рядом с ней он забывал о тьме, о холоде, о гибнущем мире за дверями.

– Что случилось? – спросила она, когда он отпустил ее.

– Ничего, – ответил он, целуя ее в висок. – Ничего страшного.

И хоть это и не было чистой правдой, все же сквозь ложь проглядывала другая истина, куда серьезнее: впервые в жизни Холланд был близок к счастью.

Он разжег очаг взглядом, и Талья потянула его к кровати. А потом, отламывая кусочки хлеба и потягивая холодное вино, рассказывала ему сказки о будущем короле. Точно так же, как Алокс. Услышав эти истории в первый раз, Холланд поморщился, но не стал перебивать, потому что ему нравилась ее манера говорить – такая бойкая, светлая. Эти сказки были ее любимыми, и он ей не мешал. Пусть говорит.

На третий или четвертый раз он забыл, почему эти истории кажутся такими знакомыми.

На десятый раз забыл, что впервые услышал их от кого-то другого.

К сотому разу забыл о той, прошлой жизни.

В ту ночь они лежали, завернувшись в одеяла, она провела рукой по его волосам, и ритм касаний, жар очага унесли его куда-то далеко-далеко.

А потом она попыталась пронзить ему сердце.

Она была быстра, но он оказался проворнее: кончик ножа погрузился лишь на дюйм. Он очнулся и с силой оттолкнул ее.

Потом вскочил на ноги и прижал руку к груди. Между пальцами заструилась кровь.

Талья стояла посреди крохотной комнатенки, их общего дома, и сжимала в руке нож.

– Почему? – ошарашенно спросил он.

– Прости, Хол. Ко мне подошли на рынке. Сказали, что заплатят серебром.

Он хотел спросить – когда, спросить – кто, но не успел.

Она снова ринулась на него, ловко, быстро, с грацией танцовщицы. Мелодично просвистел нож. Все случилось мгновенно.

Холланд дернул пальцами, кинжал в ее руке замер и развернулся, а тело по инерции двигалось вперед. Клинок аккуратно вошел между ребер.

Талья посмотрела на него удивленно и обиженно, как будто думала, что он покорно примет гибель от ее руки. Что не станет сопротивляться.

– Прости, Таль, – сказал он. Она попыталась вздохнуть, что-то сказать, но не смогла.

Она шагнула вперед и упала. Холланд подхватил ее на лету.

Он сидел с ней, пока она не умерла. Потом осторожно положил тело на пол, встал и ушел.

V

– Чего-чего он хочет? – Король удивленно поднял взгляд от карты.

– Чтобы его казнили, – повторил Келл, еще пошатываясь.

«Ас тосал» – вот что сказал Холланд.

– Хитрит, наверное, – предположила Айзра.

– Не думаю, – начал Келл, но стражница не стала его слушать.

– Ваше величество, – обернулась она к Максиму. – Наверняка он хочет призвать к себе Осарона и сбежать…

Ас тосал. Оковы.

Келл применил это заклинание из магии крови всего один раз, когда поймал в саду святилища маленькую птичку – солнечника. Солнечник сидел в его руке совершенно неподвижно, но был жив. Келл чувствовал, как колотится в пернатой груди крохотное сердечко, а сама птичка лежала, как парализованная, заключенная в оковы собственного тела.

Тирен, узнав об этом, страшно разозлился. Келл нарушил главное правило силы: применил магию, чтобы причинить вред живому существу, изменить ход его жизни. Келл искренне раскаивался, произносил слова, которые могут исправить сделанное, загладить ущерб, но, к его ужасу, команды не подействовали.

Птичка не ожила.

Так и лежала в его руке, как мертвая.

– Не понимаю.

Авен эссен покачал головой.

– Когда дело касается жизни и смерти, всё не так просто, – объяснил он. – Если затронуты разум и тело, сделанного исправить нельзя. – Жрец взял солнечника, поднес его к своей груди и свернул шею. Потом отдал мертвую птичку в руки Келлу.

– Так будет милосерднее, – мрачно сказал Тирен.

Больше Келл не пытался пустить в ход это заклинание, потому что так и не узнал слов, которые его отменяют.