В погоне за Солнцем - Ричард Коэн

И до Галилея люди могли наблюдать объекты, пересекающие солнечный диск, но именно сообщение Галилея поразило широкую аудиторию и принесло ему славу. В 1611 году он нанес триумфальный визит в Ватикан[260], где папа Павел V даровал ему частную аудиенцию. Умение определить, будет Рим аплодировать или вынесет приговор, всегда было высшим искусством, но Галилей держался в стороне от этого, возможно, беря в расчет изречение одного кардинала о том, что Библия была “предназначена для того, чтоб научить нас, как устроиться на небе, а не тому, как устроено небо”.

Галилей, рыцарь науки, во время его триумфального визита в Ватикан в 1611 году (Louvre, Paris, France / Peter Willi / The Bridgeman Art Library)

Другие астрономы тоже заявили о том, что они наблюдали такие отметки на Солнце. Английский ученый Томас Хэрриот (1560–1621) и два немецких, Кристоф Шайнер (1573–1650) и Иоганн Голдсмид (1587–1616) – его обычно называли латинским именем Фабрициус, – выпустили памфлеты; первым был Фабрициус, который торжественно доставил свое сообщение на книжную ярмарку во Франкфурте осенью 1611 года. Хэрриот, преподаватель математики и помощник сэра Уолтера Рэли, произвел и записал сто девяносто девять наблюдений за солнечными пятнами между 3 декабря 1610-го и 18 января 1613-го, но не опубликовал их. Иезуит Шайнер вел наблюдения с 21 октября до 14 декабря 1610 года, но опубликовал свои результаты только в 1612-м. Первые зарисовки Галилея появились 3–11 мая 1612 года. По-видимому, в самом деле каждый из четырех ученых самостоятельно замечал это явление и не выдавал чужие находки за свои.

Кто бы ни заслуживал пальмы первенства, именно заявление Галилея инициировало последующие дебаты. Шайнеровские наблюдения были дезавуированы его коллегами по ордену, но он и не утверждал, что это пятна – скорее, силуэты не обнаруженных ранее небольших планет, проходящих близко от поверхности Солнца; в конце концов, говорил он, почтительно вторя Аристотелю, Солнце совершенно и на нем не может быть пятен. Через год Галилей ответил “Письмами о солнечных пятнах” – тремя публичными посланиями, в которых утверждал, что пятна действительно находились на солнечной поверхности. Доказательством служило то, что пятна показывали специфическое ускорение и замедление движения, когда пересекали солнечный диск, и удлинялись и укорачивались, когда достигали краев диска, – поведение, в точности соответствующее объектам, закрепленным на вращающемся шаре.

В последней эпистоле Галилей (возможно, ища поводов для полемики) впервые публично поддержал систему Коперника. Письмо привело Рим в ярость – в 1590 году он ясно обозначил свои позиции в деле неаполитанского философа Джордано Бруно. Когда Бруно провозгласил, что вращение Земли вокруг Солнца есть неоспоримый факт, инквизиция обвинила его в ереси и приверженности пантеизму, отрицающему сотворение мира Богом. В первый день Великого поста 1600 года философа привезли на муле на римскую площадь Кампо-де-Фиори, где его привязали вниз головой, раздели догола, а затем сожгли на костре, проткнув железной спицей язык, чтобы Бруно не мог богохульствовать. В течение многих лет католикам было запрещено читать труды Коперника, пока девять главных высказываний, утверждавших, что его идеи были не просто теорией, не были окончательно вымараны. Даже после этой цензуры Конгрегация списка запрещенных книг наложила запрет на работы Коперника (15 марта 1615 года) на основании того, что он защищал “ложное пифагорейское учение о том, что Земля движется, а Солнце неподвижно”.

Галилей оказался в безвыходном положении. Его обязали предстать перед Святейшим кабинетом, и 26 февраля 1616 года был составлен документ, подтверждающий, что астроному указано на необходимость отойти от учения Коперника и “воздерживаться от преподавания или защиты этого мнения и даже от его обсуждения”. Он избежал приговора, но был вынужден заняться другими исследованиями. Такое положение дел сохранялось в течение семи лет, пока Маффео Барберини, сам астроном, не был избран папой, став Урбаном VIII. Многолетний друг Галилея пригласил ученого в Рим, где они провели шесть встреч, прогуливаясь по ватиканским садам и обсуждая вопрос гелиоцентричности. Папа Урбан сообщил своему старому товарищу, что отозвать порицание 1616 года он не сможет, но тем не менее призывает его разработать формальное сравнение между системами Коперника и Птолемея при одном условии: никаких выводов в пользу одной или другой делаться не будет, одному только Богу известно устройство вселенной.

Галилей принялся за работу, которая заняла у него девять лет. Наконец после одобрения местного флорентийского цензора он опубликовал свой “Диалог о двух главнейших системах мира”, первое издание – на тосканском диалекте, второе – на ученой латыни[261]. “Господь был милостив даровать мне первому счастье наблюдать восхитительные вещи, скрытые от нас все эти годы”. Сила аргументов ученого была очевидна: гелиоцентрическая версия была вне обсуждений, Земля движется, потому что этого требует математика. “Широкое применение латыни, которая продолжала быть языком ученых вплоть до начала XVIII века, способствовало обмену идеями; все, что открывалось или предполагалось в одной стране, быстро получало хождение во всех других”, – писал Г. Л. Менкен[262].

Папа Урбан, уже изрядно пострадавший в борьбе с контрреформацией, воспылал “гневом преданного любовника”[263]и спустил с цепи инквизицию. Через год на формальном судебном процессе Галилею вменялось “сильное подозрении в ереси”. Сам по себе гелиоцентризм никогда не провозглашался ересью, ни ex cathedra, ни на церковном соборе; дело было просто в том, что, как выразился один комментатор, “Галилей намеревался вколотить Коперника в глотку христианскому миру”. Кеплер, например, был возмущен поведением коллеги: “Некоторые своим безрассудным поведением довели дело до того, что труды Коперника, которые были совершенно доступны в течение восьмидесяти лет, теперь запрещены”[264]. По сути, Галилей вынудил Церковь заставить его замолчать, что та и сделала, повсеместно запретив продажу “Диалога…” и конфисковав все имевшиеся экземпляры. “Мы не можем познать, – говорит у Брехта кардинал, обращаясь к Галилею, – но вправе исследовать. Наука является законной и весьма любимой дочерью церкви”.