Семья О’Брайен - Лайза Дженова

Это правда, прошлые попытки Джо улучшить что-то в доме не были особенно похожи на выпуски передачи «Твой старый дом».

– Позову Донни помочь. Можем заменить и этот старый дрянной пол, и столешницы.

– Я умею работать руками, – вступает Феликс. – Я мог бы помочь.

– Да, и я с тобой, пап, – говорит Джей Джей.

– Чур, я сношу стену, – говорит Патрик.

Джо поднимает свой пластиковый стакан, и четверо мужчин пьют за новую стройку.

– Никто ничего сносить не будет, – говорит Роузи.

– Почему нет, мам? – спрашивает Меган. – Думаю, смотреться будет отлично. Ты ведь нашу бывшую комнату никак не используешь.

Меган права. В бывшей спальне девочек Роузи хранит елочные игрушки, которые убирает после праздников, коробки со старой одеждой и разный хлам. Они могли бы освободить комнату, перенести все в подвал или в кладовку, или отдать на благотворительность. Джо мог бы снести стену, и у них получилась бы нормальная столовая. Эта мысль его воодушевляет. Кухня у них усталая и старомодная. Ее надо обновить. Как раз такой проект ему и нужен, что-то большое, мужское и значимое. Что-то, чтобы не сойти с ума, когда он не сможет больше работать. Он ненавидит об этом думать, но этот день не за горами. Или сносить стену, или целыми днями смотреть записи Опры, каждый день. Роузи придется смириться. Ему понадобится кувалда.

– Поговорим об этом потом, – говорит Роузи.

– Пап, у тебя сегодня еще одна смена? – спрашивает Патрик.

– Нет.

– А чего ты до сих пор в форме? – спрашивает Патрик.

Джо с размаху ставит свой пластиковый стакан на стол.

– А чего ты, твою мать, лезешь не в свое дело?

Все замолкают. Вилки и ножи перестают стучать. Патрик замирает, не донеся пиво до рта. Кейти сидит с расширенными глазами, не моргая, и ее опрокинутое лицо становится цвета печеной картошки. Джо ни на кого не смотрит.

Его окатывает волна жара. На одно хрупкое мгновение он понимает, что слишком резко отреагировал, что его злость неуместна, что был не прав, сорвавшись на Патрика, что надо бы извиниться, но все здравые мысли, вспыхнув, исчезают, сожженные кричащей, кипящей яростью.

Он отодвигает стул, чтобы встать, но толкает его слишком сильно, и стул падает на вытоптанный линолеум. Джо спотыкается о вздыбленные ножки стула, делая шаг назад, и вот они оба, стул и Джо, уже на полу.

У Патрика вырывается смешок, прежде чем он его подавляет.

От унижения ярость Джо только разгорается. Он встает, поднимает стул за ножки и бьет им об пол. Ножки с хрустом отламываются, несколько планок спинки вылетают. Джо швыряет ножки на пол и уходит в спальню.

Он ходит взад и вперед, ему хочется закричать или что-то еще сломать, или вырвать себе волосы, или расцарапать себе кожу, или выбросить к херам статую Девы Марии в окно. Он ходит взад и вперед и молится, чтобы никто не вошел, чтобы никто из тех, кого он любит, не встал на пути его пылающей ярости, разрывающей его, не принадлежащей ему. Он чувствует себя одержимым, марионеткой, привязанной за ниточки к садистской руке дьявола.

Он ходит взад и вперед, и добела раскаленная ярость поглощает его, давление нарастает, жжет и сжимает каждую молекулу в нем, и он уверен, что физически взорвется, если ярость каким-то образом из него не выйдет. Он ходит и ищет, на что бы ее направить.

Он видит свое отражение в зеркале. Форменная рубашка. Он хватает рубашку на груди и раздирает ее, словно он – Кларк Кент, которого призвали спасать мир. Пуговицы отлетают и раскатываются по деревянному полу. Джо смотрит на себя в зеркало. Лицо у него красное. Глаза безумные. Он часто и тяжело дышит ртом, отчего зеркало туманится. На его груди нет суперменского S. Только кевларовый жилет поверх белой футболки из «Хейнс», надетой на обычного человека.

Он стаскивает форменную рубашку, швыряет ее на пол и садится на кровать. Он остывает. Его частое дыхание замедляется, он чувствует, как кровь отливает от его лица.

Роузи входит в спальню и приближается к нему, словно пробует пальцами воду в полосе прибоя на пляже Ревир в мае. Он встречается с ней глазами, потом опускает взгляд в пол и упирается им в пуговицу.

– Милый, – говорит Роузи. – Я только что звонила доктору Хэглер. Думаю, надо нам увеличить тебе дозу сероквеля.

Джо вздыхает и смотрит на упавшую пуговицу. Он же полицейский, его самоконтроль жизненно важен для общей безопасности. Каждый коп, которого он знает, помешан на контроле. Он не знает, работа сделала их такими или они пришли в правоохранительные органы потому, что у них уже была такая особенность. Как бы то ни было, копу нужно все контролировать.

А Джо потерял контроль. Все больше и больше управление принимает БХ, а Джо в наручниках сидит на заднем сиденье. Он ненавидит таблетки. Ненавидит. Сероквель смягчает бешенство, вызванное БХ, но он и все остальное смягчает. На этих таблетках Джо чувствует себя вымотанным, словно его тело обмакнули в патоку, и даже мысли его погружены слишком глубоко, чтобы предпринимать усилия и вытаскивать их на поверхность. Но еще больше он ненавидит беспомощно сидеть на заднем сиденье, а вытолкнуть БХ с водительского места в одиночку у него не получается.

– Хорошая мысль, – говорит Джо. – Прости, солнышко.

Роузи садится рядом с ним на кровать.

– Все в порядке. Я понимаю.

Он прислоняется к ней, и она его обнимает. Он целует Роузи в макушку и обнимает ее в ответ. И когда он обнимает жену, его дыхание выравнивается, и вся оставшаяся ярость выветривается. Он вернулся. Он снова целует Роузи в голову и выдыхает в ее объятиях, благодарный ей за любовь и терпение.

Но Джо волнуется. Его БХ будет ухудшаться. Сколько любви и терпения отпущено человеку? Даже святой вроде Роузи может не хватить сил, чтобы противостоять БХ, многие годы мириться с его усиливающимся безумием. В какой-то момент дозу сероквеля уже нельзя будет повышать. Он может прожить без действенных лекарств, но не может представить, как ему жить на свете без любви и терпения Роузи. Он снова целует ее и молится, чтобы ей достало и того и другого.

Небо затянуто тучами, утро тусклое. Джо и Кейти выгуливают Джеса. Теперь это, скорее, устойчивое выражение, чем описание происходящего. Джес старый. В последнее время он потерял вкус к беготне и не осиливает подъем по крутым холмам Чарлстауна. Поэтому Кейти его несет, положив на согнутый локоть, как лохматый мячик, а Джо с Кейти гуляют.

Сегодня среда, у Джо выходной. У Кейти до полудня нет занятий. Холодный и сырой ноябрьский ветер неласково обжигает открытую кожу на лице и руках Джо. Они не встретили ни бегунов, ни матерей с колясками, ни даже других собачников. В городе сегодня угнетающая тишина, и тоскливое подавленное настроение района словно пропитывает отца и дочь. Они не обменялись ни единым словом с тех пор, как сошли с крыльца.