Прелести культуры (сборник) - Михаил Зощенко

Вешальщик говорит:

– Ты меня буржуазией не стращай. Я, – говорит, – не испугался. Отойди от моей вешалки на пушечный выстрел, арапская твоя личность!

Тут, конечно, другие вешальщики начали обсуждать эпизод. Дискуссия у них поднялась, дескать, можно ли шесть копеек в руку совать.

А время, конечно, идет. Последние зрители бегут в зал. Акт начинается.

Васин вешальщик орет за своим барьером:

– Пущай, – говорит, – этот паразит в другой раз со своей вешалкой приходит! Пущай, – говорит, – сам вешает и сам сторожит.

Василий Иванович чуть не заплакал от обиды.

– Ах ты, – говорит, – старая морда, верзила-мученик! Да я, – говорит, – за эти выражения могу тебе всю бороду выдернуть.

Тут Василий Иванович поскорей надел пальто, положил галоши в шапку и бросился к дверям. Бросился к дверям – не пущают в одеже.

– Братцы, – говорит Василий Иванович, – милые товарищи, билет же, глядите, вот у меня в руке. Оторвите от него корешок и пропустите.

Нет, не пускают.

Тут, действительно, Василий Иванович прямо заметался. Спектакль идет. Музыка раздается. Билет в руке. И пройти нельзя.

Поскорее разделся Василий Иванович, завернул одежу в узел. Ткнулся с узлом в дверь – не дозволяют.

– Вы бы, – говорят, – еще перину с собой принесли.

А время идет. Музыка гремит. Антракт начинается.

Василий Иванович совершенно упал духом.

Бросился до своего вешальщика.

– Ах ты, – говорит, – распродажная твоя личность! Глядите, какую харю наел, ухаживая за нэпом!

Еще немного – и произошла бы некрасивая стычка. Но, спасибо, другие вешальщики розняли.

Один старенький, наиболее добродушный вешальщик говорит Василию Ивановичу:

– Прямо, – говорит, – очень жалко на тебя глядеть, как ты расстраиваешься. Вешай ко мне задаром. Только, – говорит, – завтра, Христа ради, не позабудь принести.

Василий Иванович говорит:

– Чего мне теперь вешать, раз второе действие идет! Я, – говорит, – все равно теперь ни хрена не пойму. Я, – говорит, – не привык пьесы с конца глядеть.

Начал Василий Иванович продавать свой билет кому попало. С трудом продал за гривенник одному беспризорному. Плюнул в сторону своего вешальщика и вышел на улицу.

1928

Я-то сам не был за границей, так что не могу вам объяснить, чего там такое происходит.

Но вот недавно мой друг и приятель из-за границы прибыл, так он много чего оригинального рассказывает.

Главное, говорит, там капитализм заедает. Там без денег прямо, можно сказать, дыхнуть не дадут. Там деньги у них на первом месте. Сморкнулся – и то гони пфенниг.

У нас деньги тоже сейчас довольно-таки часто требуются. Можно сказать: куда ни плюнь – за все вытаскивай портмоне. Но все-таки у нас гораздо как будто бы легче.

У нас, например, можно на чай не дать. Ничего такого не произойдет. Ну скривит официант морду или стулом двинет – дескать, сидел тоже, рыжий пес… И все.

А некоторые, наиболее сознательные, так и стульями двигать не станут. А только вздохнут – дескать, тоже публика.

А там у них, за границей, ежели, для примеру, на чай не дать – крупные неприятности могут произойти. Я, конечно, не был за границей – не знаю. А вот с этим моим приятелем случилось. Он в Италии был. Хотел на Максима Горького посмотреть. Но не доехал до него. Расстроился. И назад вернулся.

А все дело произошло из-за чаевых.

Или у моего приятеля денег было мало, или у него убеждения хромали и не дозволяли, но только он никому на чай не давал. Ни в ресторанах, ни в гостиницах – никому.

А то, думает, начнешь давать – с голым носом домой вернешься.

Там ведь служащего народу дьявольски много. Это у нас, скажем, сидит один швейцар у дверей и никого не беспокоит. Его даже не видно за газетой. А там, может, одну дверь тридцать человек открывают. Ну-те, попробуй всех одели!

Так что мой приятель никому не давал.

А приехал он в первую гостиницу. Приняли его там довольно аккуратно. Вежливо. Шапки сымали, когда он проходил. Прожил он в таком почете четыре дня и уехал в другой город. И на чай, конечно, никому не дал. Из принципа.

Приехал в другой город. Остановился в гостинице. Смотрит – не тот коленкор. Шапок не сымают. Говорят сухо. Нелюбезно. Лакеи морды воротят. И ничего быстро не подают.

Мой приятель думает: хамская гостиница. Возьму, думает, и перееду.

Взял и переехал он в другую гостиницу. Смотрит – совсем плохо. Только что по роже не бьют. Чемоданы роняют. Подают плохо. На звонки никто не является. Грубят.

Больше двух дней не мог прожить мой приятель и в страшном огорчении поехал в другой город.

В этом городе, в гостинице, швейцар чуть не прищемил моего приятеля дверью – до того быстро ее закрыл. Номер же ему отвели у помойки, рядом с кухней. Причем коридорные до того громко гремели ногами около его двери, что мой приятель прямо-таки захворал нервным расстройством. И, не доехав до Максима Горького, вернулся на родину.

И только перед самым отъездом случайно встретил своего школьного товарища, которому и рассказал о своих неприятностях.

Школьный товарищ говорит:

– Очень, – говорит, – понятно. Ты небось чаевые давал плохо. За это они тебе, наверное, минусы на чемоданы ставили. Они завсегда отметки делают. Которые дают – плюс, которые хамят – минус.

Прибежал мой приятель домой. Действительно, на левом углу чемодана – четыре черточки.

Стер эти черточки мой приятель и поехал на родину.

1928

В настоящее время жить как-то стало, братцы мои, очень выгодно.

С одной стороны, полная дешевка – иголка три копейки стоит. А с другой стороны, все время какие-то выгодные комбинации случаются. Ежедневно какая-то выгода происходит. То одно, то другое. То чего-нибудь не купишь, то не пошамаешь.

А давеча, смешно сказать, двугривенный заработал. За что? За какой свободный труд? Да просто так. Постоял три часа с небольшим и заработал.

А сначала предстоял мне полный убыток.

Тетка из Тамбова ужасно жалостливое письмо прислала.

«Пришли, – пишет, – за ради Бога, фотографическую карточку. Я, – говорит, – тебя все-таки на руках носила и соской кормила. И теперича двадцать девять лет не видела. Наверное, с тех пор ты очень изменился. Пришли свою карточку – охота поглядеть».

Делать, конечно, нечего. Настрочил тетке подходящий ответ, вложил в конверт фотографическую карточку, где в профиль снят, и побежал на почту это заказное письмо отправлять.