Дом окон - Джон Лэнган

Она ушла на кухню. Я слышал, как она открыла дверцу шкафчика, а затем холодильника. Звон стекла подсказал мне, что она взяла с верхней полки начатую нами бутылку «Пино Гриджо»; звук вылетевшей пробки подтвердил мои догадки. Она вернулась в гостиную с бокалом вина в одной руке и с открытой бутылкой в другой; ее пиджак был перекинут через руку с бокалом. Она указала на пустой стакан, стоящий рядом со мной на кофейном столике, и подняла бутылку.

– Выпьем?

– Нет, спасибо.

– Мне больше достанется.

Она поставила бутылку на кофейный столик, переложила стакан в другую руку и повесила пиджак на подлокотник дивана, прежде чем усесться самой, сбросив туфли и поджав ноги.

– Хочешь – верь, хочешь – нет, – сказала она, отпив глоток вина, – но за прошедший день я выпила столько, сколько давно уже не пила.

Я все ждал, когда она продолжит нить вчерашнего разговора, гадая, не решит ли она снова принять душ.

– Знаешь, где я сегодня была? – спросила Вероника. – Не знаешь. Да и откуда тебе знать? Я была в Провинстауне. Целый день провела с Виолой Бельведер.

– С той, с которой жил Томас Бельведер?

– Мог бы выразиться и по-другому, но, да, с его вдовой.

– Мне казалось, она не хотела ни с кем идти на контакт.

– И все еще не хочет. Я целый год упрашивала ее встретиться со мной.

– О чем вы разговаривали?

– А ты как думаешь?

– О том лете, которое Томас провел в доме.

– Поздравляю, угадал. Мы много о чем разговаривали.

– Тебе повезло.

– Из окон ее дома открывается совершенно великолепный вид на океан: три огромных окна, словно рамки, обрамляющие картины моря и неба. Я могла бы смотреть на них часами, увлеченная видом. Только вот…

– Что?

– После наших посиделок прошлым вечером, после того, как я тебе все рассказала… На меня нахлынули воспоминания. Мне было немного досадно. Понимаешь, я пыталась взять интервью у женщины, которая не дает интервью и которая живет в этом прекрасном доме, но мысли мои крутились только вокруг истории.

– Ты ведь хотела узнать…

– О Доме, да, я знаю. Но все это… Я не была готова, что воспоминания придут так внезапно. Я сидела и пила черный чай из очень даже недешевой фарфоровой кружки, слушая, как Виола Бельведер вспоминает, как за ней ухаживал Виллем де Кунинг, но все, о чем я могла думать в тот момент, – как мы с Роджером возвращались с мыса Кейп-Код.

– Возвращались?

Вероника кивнула.

– Мои надежды не оправдались. Конечно, без приятных моментов не обошлось, но в целом поездка обернулась катастрофой. Нам не удалось сбежать, у нас не было ни единого шанса.

Так вот, мы ехали на запад по 90-му шоссе, а вокруг нас высились горы Беркшир-Хиллс. Мы не разговаривали уже несколько часов. Дежавю. Меня… Думаю, подойдет слово «обуяли»; меня обуяли воспоминания, те, которые внезапно материализуются и настолько захватывают тебя, что две-три секунды они проигрываются перед глазами, и ты снова их проживаешь. Мне было шестнадцать, и с родителями я отправилась в ставшую нашей последней семейную поездку в Мистик, штат Коннектикут. Стоял сентябрь. Мы поехали в выходные на День Труда. Я все еще была в том возрасте, когда от одной мысли о том, что мне придется провести не просто три минуты, а целых три дня с родителями, становилось дурно, но я всегда хотела побывать в Мистик, поэтому взяла с собой плеер и парочку толстых книг в надежде, что они поймут намек и оставят меня в покое. Я не ошиблась. Взяв с меня обещание приходить на завтрак, обед и ужин – и возвращаться в отель не позже десяти, – родители разрешили мне в одиночку бродить по городу. Как правило, я находила кафе с видом на пляж и заказывала одну за другой чашку капучино, пытаясь осилить «Моби Дика». Мне казалось, что вполне уместно взять с собой Мелвилла в бывший морской порт. Я ничего у него не читала, и была не готова к тому, что он окажется таким балаболом. Скажем так: поняла я это очень быстро. И узнала о цитологии больше, чем даже представляла. Я думала: хорошо, поняла, все в жизни связано с китами.

Было одно исключение в политике неприкосновенности, которую проводили мои родители, и случилось оно в субботу. Мой отец хотел посмотреть на китов, а еще хотел, чтобы мы поехали все вместе. Он настаивал, а это случалось нечасто. Да, жизнь подражает искусству. Я с негодованием отнеслась к вмешательству в свое личное свободное время, но мне было любопытно увидеть существ, которые настолько захватили Мелвилла, что он сделал их мерилом, с которым соотносил весь мир. Мама была единственной, кто совсем не хотел ехать. Она не умела плавать, и ей не очень хотелось провести день на воде, пока под ней на глубине ста метров резвились бы громадные животные. Поэтому они и ссорились за завтраком. Почему бы ему не взять меня с собой, а она прогуляется по магазинам до нашего возвращения? Меня это вполне устраивало, но папа был непреклонен. Мы поедем всей семьей, сказал он, и его лицо стало не красным, а серым от гнева – первый признак инфаркта, который по прошествии трех месяцев приведет его сначала в больницу, а затем на кладбище. Мама сдалась, и вопрос был решен.

На корабле нам предлагали таблетки от тошноты. Мама выпила две, и вскоре почувствовала усталость. Бо́льшую часть пути в открытый океан она провела в своем кресле с рассеянной улыбкой и отсутствующими глазами, на которые постепенно опускались веки. Когда мы подплыли к китам, она тихонько похрапывала. Отец хотел ее разбудить, но я его переубедила. Я знала, что она предпочтет открыть глаза и увидеть землю. Кто знает? Возможно, она взяла две таблетки не по незнанию.

И мы смотрели на китов вдвоем с отцом – не самый худший расклад. Мы с папой ладили: не дружили, но и не ругались. Может, потому, что он не притворялся, что понимает меня – в отличие от мамы, которая никогда не упускала случая напомнить, что очень хорошо знает, каково мне. Даже если ее накопленный жизненный опыт не имел никакого отношения к моей ситуации, он при этом делал ее квалифицированным специалистом в решении любых проблем, с которыми я сталкивалась. Она рассказывала истории не для того, чтобы я вынесла из них урок, а для того, чтобы вновь пережить моменты своей юности, словно забывала, что когда-то была молодой. Папа не утруждал себя рассказами. Если я приходила к нему со своими проблемами – такого, конечно, почти никогда не было, но представим, – он внимательно слушал, задавал несколько вопросов, чтобы прояснить все детали ситуации, а затем выносил свой вердикт. Твоя лучшая подруга сплетничает за твоей спиной? Найди себе новую подругу. Он всегда предлагал простые, но совершенно неприменимые решения.

Самое смешное: под слоями маминой постоянно расширяющейся автобиографии обычно скрывался совет, который мог бы мне пригодиться. Чтобы понять его, мне нужно было стать принцессой на горошине. И прочувствовать маленький шарик через стопку матрасов. В папе я больше всего ценила подход. Выслушать, задать вопросы, высказать свою точку зрения, конец. Будучи подростком… По крайней мере, когда я была подростком, я меньше всего хотела, чтобы родители пытались найти между нами сходство. Я хотела, чтобы они уважали меня как личность, которая, конечно, менялась в зависимости от того, с кем из них я говорила; чтобы я сама могла решать, что мне делать; и чтобы они продолжали обеспечивать меня едой, кровом и, по мере необходимости, деньгами. Безусловно, ни мама, ни папа этому идеалу не соответствовали. Даже рядом не стояли. Все сводилось к тому, что папа действовал мне на нервы чуть меньше, чем мама.