Инженю, или В тихом омуте - Ольга Ланская

— Непросто забыть о том, что тебя изнасиловали, — произнесла упрямо — ей не понравилось, что он начал разговор именно с совместного отдыха. — Конечно, надо быть женщиной, чтобы это понять, — но…

— Кто-то, помнится, говорил мне, что изнасиловать женщину против ее желания невозможно. — Он улыбался, и эта улыбка была чуть менее сдержанной, чем обычно. Наверное, он был доволен собой и своим ответом. Он всегда умел с ней разговаривать — умел находить нужные слова, приводить доводы, которые нельзя опровергнуть, оборачивать против нее ее же высказывания. — Ты не помнишь, кто это был?

— Хорошо — я была вынуждена. Но делать минет какому-то ублюдку вовсе не входило в мои планы…

Он промолчал, оглядываясь на тут же подскочившего официанта, заказывая кофе с пирожным для себя и то же самое плюс еще один бокал кьянти для нее. И сидел молча, глядя ей в лицо, дожидаясь заказа — и раскрыв рот, только когда официант принес все и удалился.

— Послушай, Марина, зачем ты так? — Голос его был ровным и спокойным. — Да, ты оказалась в непростой ситуации. Но ведь ты сама там осталась — тебя ведь никто не заставлял. У тебя был выбор — остаться или уйти, — и ты осталась. Да, никто не мог знать, что тебе придется делать минет какому-то бандиту. Но давай честно — ты ведь прекрасно знаешь, что очень многие мужчины тебя хотят. Тебе ведь это нравится, правда? И ты их провоцируешь — одних намеренно, прочих автоматически, бессознательно. Провоцируешь внешностью, одеждой, походкой, поведением, манерой говорить — вообще всем. И пойми — я не хочу сказать ничего такого, но ведь то, что произошло… Это для тебя не трагедия, правда? Это неприятно — но ведь это не трагедия?

Он был трезв и рассудителен — даже комплимент прозвучал холодно, без эмоций, хотя, может, он понимал, что она на него не купится, — и то, что он говорил, было логично. И она была не настолько наивна, чтобы спрашивать, как можно так легко говорить об этом, если у тебя есть планы в отношении этой самой женщины, с которой это произошло. Так что он был прав — и в любом случае сострадание и сочувствие вовсе были ей не нужны. Ни от кого — и уж от него в последнюю очередь. Но понимание — вот оно было нужно. А в его словах понимания не видно было.

— Нет, это не трагедия, вы абсолютно правы. И то, что меня угрожали где-то запереть, и там насиловать несколько дней, и убить, если я никого не узнаю, — это тоже не трагедия, я согласна. Этому, наверное, даже не стоит придавать значения, правда? Тем более вы можете мне сказать, что этого ведь не произошло. Но даже если это произойдет — это тоже, на ваш взгляд, не будет трагедией. Это только для меня трагедия — хотя и мне уже будет все равно…

Она говорила не прерываясь еще минут десять — детально рассказывая про все, что было с ней вчера, — а потом устало махнула рукой, доставая сигарету, прикуривая от поднесенной им зажигалки, делая глоток вина. Оглядываясь, когда заметила, как оглядывается он, — но не замечая никого подозрительного в почти пустом зале, в котором, кроме их столика, было занято только еще два, в противоположном углу. Он все-таки дороговат был, ресторанчик, даже по московским меркам. И в нем и днем и вечером было почти пусто — она всегда заглядывала в его окна, когда проходила мимо. Поэтому и назвала его пару месяцев назад Виктору, когда тот сказал, что хотел бы встретиться и посидеть в хорошем, но спокойном месте.

Он по-прежнему смотрел ей в лицо, словно пытаясь понять, что у нее на уме, понять, не изменилось ли в ней что-то, в том числе по отношению к нему. Кажется, ему не понравились ни ее настроение, ни ее тон, ни намеки на его безразличие к ее судьбе, ни неприкрытая язвительность. И вот сейчас он пытался понять, значит ли все это что-то, кроме того, что она испугана и нервничает, — или это пройдет, если он ее успокоит.

— Послушай, Марина, — ну конечно, я все понимаю. — Он был мягок и вкрадчив, прямо психотерапевт. — Но если честно, я удивлен. Я просто тебя не узнаю. Ведь ты знаешь, что все равно бы с ними встретилась, — насколько я помню, я предупреждал тебя, что это случится. И разве изменилось бы что-то, если бы они не приехали за тобой неожиданно, а позвонили бы заранее? А все эти запугивания — ты же понимаешь, что они тебе ничего не сделают, что ты им нужна? Это уж манера такая — запугивать. А к тому же они нервничали, они все же хоронили своего, так сказать, босса — отсюда и настроение. Уверяю — каждый смотрел на могилу и думал, что готов был бы поменяться с покойным местами. Чтобы у могилы была толпа и все клялись отомстить, а женщины плакали бы безутешно. Поверь, мне приходилось такое видеть — и я прекрасно знаю, что каждая, так сказать, шестерка ставит себя на место босса и становится, как сейчас модно говорить, необычайно крутой. Забывая, что шестерок в лучшем случае закапывают в дальнем Подмосковье…

Она промолчала. Он был прав — абсолютно и во всем прав. И ни к чему было вести себя с ним так, как никогда не вела раньше. Но с другой стороны, он должен был осознать, что ей противно и страшно и плохо. И она хочет только, чтобы ей вернули уверенность в том, что все будет прекрасно. Именно он вернул — никто другой. А для этого надо было сначала выплеснуть на него всю свою неуверенность, все свои сомнения. Но он, такой понимающий всегда, тут ее не понял — что-то мешало ему, словно он нервничал тоже, старательно это от нее пряча.

— А как я, интересно, покажу им того, кто им нужен? Вы мне говорили, что они принесут фотографии и видеозаписи, — а они меня хотят возить по ресторанам и демонстрировать мне всякие бандитские рожи. А тот, кого я видела, совсем не бандит. И что мне делать? Сказать, что сама знаю, где его лучше искать? Или что вчера вечером после ресторана решила прошвырнуться по казино и в одном из них увидела кого-то, очень похожего на него, и сразу поняла, что он там завсегдатай?

— Я понимаю — это не подходит. — Он проигнорировал ее иронию. — Может быть, тебе имеет смысл дать им подробное описание того, кого ты видела, — и еще раз подчеркнуть, что на бандита он никак не похож. Я думаю, что кто-то из них знает того, кого ты видела, — должен знать, обязан. Но даже если нет… Я все же надеюсь, что они не совсем идиоты — отойдут от траура, подумают, сопоставят что-то и придут к выводу, кому нужна была смерть их босса. Конечно, тебе надо говорить с самым главным, а не с пешками, — пусть нарисуют портрет, пусть составят фоторобот, тем более что у них есть связи в милиции. А когда у них появится описание, они сами будут искать того, кто им нужен, — ты им уже не понадобишься…

— Звучит неплохо, — заметила язвительно, возмущенная тем, что он так абстрактно и легко рассуждает о том, что ей надо поговорить с главным, с каменнолицым то есть, что тот сразу все поймет и оставит ее в покое. Для него это была теория — а она имела с ними дело. — Может быть, вы сами и подкинете им такую блестящую идею?

— Марина, Марина! — Он укоризненно покачал головой, вновь оглядываясь. — Я все понимаю — но я ведь с тобой, а не против тебя. И как и ты, я больше всего хочу, чтобы твои злоключения побыстрее закончились и чтобы мы уехали. Должен признаться, что, наверное, хочу этого даже больше, чем ты, — поскольку есть один вопрос, который очень важен для меня… Я много об этом думал, я давно хотел с тобой его обсудить — но не решался, откладывал…