Мор - Лора Таласса

Я делаю глубокий, судорожный вдох.

– День был долгим.

Вода капает с мокрых волос всадника, струится по его груди. При виде его обнаженного тела я краснею. Красноватый свет огня в камине ласково обтекает каждую линию, и я не впервые отмечаю совершенство его форм. Высокие скулы и четко очерченные губы кажутся особенно неотразимыми, когда на них пляшут тени. Да и весь он хорош, воплощенная мужественность, от могучих мускулистых плеч до округлых бицепсов.

Мой взгляд скользит по рельефным кубикам его груди. Невозможно рассматривать это тело и не заметить странных, светящихся в полутьме знаков, подсвечивающих кожу.

Я протягиваю руку и провожу пальцем по буквам, вьющимся по его ключицам, словно цепь. Они светятся золотым огнем, очертания незнакомы и прекрасны.

Мор вздрагивает от моего прикосновения. Но сидит очень тихо, неподвижно, позволяя мне исследовать себя.

– Что это за знаки? – спрашиваю я. Ясно, что это письмена, но язык не похож ни на один из хотя бы отдаленно мне знакомых.

Он смотрит на меня сверху вниз, глаза блестят.

– Это мое предназначение, написанное на плоти.

Всадник кладет свою руку поверх моей и слегка нажимает на один из символов. Направляя мою руку, он ведет по надписи.

– Вот эта надпись означает «предопределенный свыше», – объясняет Мор, отнимая руку.

Я поднимаю брови, но снова переключаю внимание на его грудь. Веду рукой по символам-буквам, остановившись на той надписи, что слева от сердца.

– А это что значит?

– «Дыхание Бога».

Я обвожу надпись. Кожа Мора пружинит под пальцами.

– Что это за язык? – спрашиваю я.

– Священный, – он не сводит с меня глаз, следит за каждым движением.

Мне бы немного больше решительности, и можно было бы переместить ладонь ниже, где его бедра пересекает еще одна надпись, нижние буквы сбегают под полотенце.

Но увы, решимость меня покинула.

– Ты умеешь на нем говорить? – спрашиваю я.

И снова его рука накрывает мою, и Мор прижимает мою ладонь к своему сердцу.

– Сара, это мой родной язык.

Я ошарашенно всматриваюсь в письмена. Здесь, в темной комнате, я ощущаю Божественное присутствие. Оно совсем рядом. Я вижу его в глубине пристального взгляда всадника, чувствую в биении его сердца.

Я поднимаю голову и смотрю ему в глаза.

– Скажи на нем что-нибудь, для меня.

– Не могу, – тихо отвечает он. – Заговорить на священном языке значило бы навязать миру Божью волю.

Я отдергиваю руку и отодвигаюсь от него.

– А разве ты не этим занимаешься?

Как иначе я могу истолковать то, что Мор разъезжает по миру и сеет заразу?

Всадник подается вперед, сейчас он напоминает мне дикого зверя.

– Что произнесено, не может быть неуслышанным. Это не для ушей смертных. Но… я не против того, чтобы поделиться словом-другим с тобой.

Я забываю, что надо дышать, когда его дыхание касается моей щеки, а его губы – и его почти обнаженное тело – совсем, совсем близко.

И, когда я уже думаю, что он собрался произнести для меня священное слово, Мор шепчет: «Ложись и спи спокойно. Я буду охранять тебя».

Мне не до сна теперь, когда пальцы все еще помнят, как касались его податливой кожи, отмеченной непонятными священными буквами. Я чувствую себя невыносимо одинокой, все тело изнывает от того, что рядом со мной никого нет, и – черт меня побери – оно хочет, чтобы рядом был именно он. Мне он нужен. Он весь, целиком. Во мне, рядом со мной, вокруг меня, заполняя мои мысли, мое тело, мою жизнь – а я столько всего уже испортила и теперь все так хреново, что кажется, будто меня разрывает на части.

Мор встает и уходит в темную глубину дома. Я почти готова его окликнуть, позвать. Было бы совсем не сложно уговорить его остаться со мной, потом сорвать полотенце, притянуть его к себе и почувствовать на себе его тяжесть.

К своему стыду признаюсь, что меня удерживает от этого шага вовсе не преданность человеческому роду. Просто в глубине души я боюсь, что он мне откажет.

А еще и этого я не переживу – есть же какой-то предел тому, что человек, а тем более девушка, может вынести за один день.

Хорошая новость: дом набит разнообразной едой, какую только можно себе представить. Плохая новость: срок годности всей этой снеди истек лет семь назад.

Вот что рискуешь обнаружить, когда вламываешься в дом к барахольщику.

Хорошо, по крайней мере, что есть кофе и сухие сливки. Я жадно пью, усевшись за кухонный стол и пристроив кружку среди немытой посуды, почты и пузырьков из-под лекарств.

Глядя в окно на занесенный снегом двор, я грею о кружку замерзшие руки. Взгляд скользит от окна к куче почтовой макулатуры на столе. Поверх конвертов и рекламных проспектов я вижу листовку с портретом Мора.

ВНИМАНИЕ! МОР ПРИБЛИЖАЕТСЯ!

Ярко-красный текст режет глаз. Ниже, более мелким шрифтом, идет абзац с описанием наших перемещений и призывом к жителям срочно эвакуироваться.

Перевернув страницу, я едва не падаю со стула. С рисунка на меня смотрит мое лицо. Портрет не очень похож, это что-то вроде полицейского фоторобота. Мое лицо шире, щеки круглее, а подбородок острее, но все-таки это я.

ЕГО ТАИНСТВЕННАЯ СПУТНИЦА!

Текст под картинкой сообщает, что я, скорее всего, не заложница Мора, как предполагали раньше, а его пособница. Людей призывают держаться от меня подальше.

Внизу страницы – карта Северной Америки, по которой проходит красная линия. Она тянется вверх вдоль восточного побережья, прорезает Канаду насквозь и оканчивается неопределенным завитком – это означает, видимо, что мы с Мором движемся по западному побережью. Что ж, достаточно точно.

Позади меня открывается дверь, и я, вздрогнув, оглядываюсь, отодвинув листовку.

Скорее всего, пособница всадника. Эти слова снова и снова прокручиваются в голове, и с каждым витком я все сильнее ощущаю себя предательницей, продажной шкурой. Потому что листовка вскрыла реальную проблему, не так ли?

– Сара! – зовет Мор, и я слышу тяжелые шаги, направляющиеся от входа сюда, в кухню.

При виде меня он улыбается, а глаза у него до того нездешние и до того прекрасные, что, как мне сейчас ни хреново, мое сердце замирает.

– Я знал, что найду тебя здесь, – говорит он.

Я слабо улыбаюсь ему в ответ.

Мору требуется пара секунд, чтобы заметить, что мне скверно.

Его лицо вытягивается.

– Что случилось?