Братья Берджесс - Элизабет Страут

– Очень! – воскликнула жена. Она шагнула к Пэм и обвела взглядом гостей, приглашая их к разговору. – Просто до смерти понравилось. А ведь я еще не хотела ехать.

– А страшно не было? Сами понимаете…

Женщину, которая это спросила, Пэм встречала несколько раз. Она была замужем за известным журналистом и говорила с южным акцентом, усиливавшимся под воздействием алкоголя. Подбирая одежду, она руководствовалась явно не чувством стиля, а стремлением выглядеть как положено южной леди с хорошими манерами, привитыми еще в детстве. Вот и сейчас на ней была белая рубашка с воротником-стойкой. Пэм умиляло ее упорное нежелание расставаться с чопорным прошлым, застегнутым на все пуговицы.

– О, нет, нет, там было чудесно, – заверила хозяйка. – Чудесная страна. Никогда не подумаешь… ну, знаете, о чем я. Невозможно представить, что все эти ужасы творились именно там.

Гости перешли в столовую, Пэм проводили к определенному ей месту – вдалеке от мужа, в этом доме принято было разделять пары. Она отыскала глазами мужа за другим концом длинного стола и помахала ему. И вдруг вспомнила, что Джим Берджесс сказал ей: «Нью-Йорк тебя погубит», когда они с Бобом заговорили о переезде сюда. Этих слов она ему до сих пор не простила. Джим не разглядел ее аппетита, ее способности приспосабливаться, ее вечную жажду перемен. Конечно, тогда Нью-Йорк был другим, и, конечно, тогда они с Бобом не располагали большими средствами. Но целеустремленность Пэм всегда помогала ей справляться с любыми разочарованиями. Пускай их первая квартирка, такая крохотная, что посуду приходилось мыть в ванне, со временем утратила первоначальное очарование; пускай метро было очень страшным, особенно лязг вагонов, въезжающих на станцию – Пэм все равно ездила на нем и стоически переносила все трудности.

Сидевший рядом с ней мужчина сказал, что его зовут Дик.

– Дик, – зачем-то повторила Пэм и тут же подумала, что вышло двусмысленно[9]. – Очень приятно с вами познакомиться.

Он склонил голову и с подчеркнутой любезностью спросил, как у Пэм дела. Признаться честно, дела у Пэм были не фонтан – ее уже слегка развезло. Ела она теперь меньше, чем прежде, годы – а значит, и метаболизм – были уже не те, и она больше не могла пить столько, сколько раньше. Поймав себя на желании выложить все это Дику, она сообразила, что пьянеет, а может, уже пьяна, и потому лишь молча улыбнулась. Дик спросил ее, вежливо и уже без камуфляжа церемоний, работает ли она, и Пэм начала объяснять про свою нынешнюю неполную занятость в больнице, про то, как работала в лаборатории – может, она и непохожа на ученого, ей об этом говорили, хотя и непонятно, что эти люди имели в виду, но дело в том, что она никогда и не была ученым, она ассистировала ученому, одному паразитологу, который…

Дик оказался психиатром. Он приподнял брови, сделав любезное выражение лица, и положил на колени салфетку.

– Валяйте, не стесняйтесь, анализируйте меня сколько хотите, – разрешила Пэм. – Мне это ничуть не мешает.

Она снова помахала мужу, сидевшему за другим концом длинного стола рядом с южанкой в наглухо застегнутой рубашке, Пэм так и не запомнила ее имени. Дик тем временем говорил, что анализирует не самих людей, а их желания. Он работал консультантом маркетинговых компаний.

– Неужели? – отозвалась Пэм.

В другой вечер подобное заявление могло разбудить в ней страшную мысль: я живу не своей жизнью! В другой вечер она могла спросить Дика, давал ли он клятву Гиппократа. Могла язвительно поинтересоваться, использует ли он свои врачебные знания для того, чтобы заставить людей больше потреблять. Но в этот раз у нее было хорошее настроение, и Пэм решила, что иногда на некоторые вещи следует просто закрыть глаза – как будто ее клетки могли испытать возмущение лишь ограниченное число раз, и сейчас повод для этого неподходящий. Она вдруг поняла, что ей безразлично, кем работает Дик, и когда он повернулся к соседке с другой стороны, Пэм стала разглядывать собравшихся и воображать, какова их интимная жизнь, и есть ли она у них вообще. Она заметила, как толстощекий мужчина тайком поглядывает на женщину без талии, которая отвечает ему долгим многообещающим взглядом. До чего удивительно: неважно, как люди выглядят, они все равно желают сорвать друг с друга одежду и слиться в экстазе. Зов природы, давно потерявший смысл: ведь собравшиеся здесь женщины вышли из детородного возраста… Да, Пэм еще не успела доесть салат, а уже выпила слишком много.

– Погодите, что вы сказали? – Пэм опустила вилку, услышав что-то про свиную голову, брошенную в мечеть в захолустье штата Мэн.

Незнакомый ей мужчина повторил для нее всю историю.

– Да, я что-то такое слышала.

Пэм снова взялась за вилку; у нее не возникало желания упомянуть о своем родстве с Заком. Но она почувствовала жар затылком, как будто ей самой угрожала опасность.

– Весьма агрессивный поступок, – продолжал мужчина. – Парня судили за нарушение гражданских прав, в газете писали.

– Я как-то бывал в Мэне, – произнес голос Дика у Пэм над самым ухом. – Мы ходили в поход с палатками.

– Его судили? – спросила Пэм. – И что, признали виновным?

– Да.

– И что теперь? Его посадят?

Боб говорил, что Зак плачет один у себя в комнате. Пэм вдруг охватила тревога: Боб не приехал на Рождество.

– А какой сейчас месяц? – спросила она.

Хозяйка, ездившая во Вьетнам, засмеялась:

– Ах, Памела, со мной такое бывает. Иногда вообще сижу и вспоминаю, который нынче год. Сейчас февраль.

– Тюрьма ему грозит, только если он нарушит судебные предписания. Парню просто запретили приближаться к мечети и беспокоить сомалийцев. Я думаю, судили его так, для острастки.

– Штат Мэн – странное место, – заметил кто-то. – Никогда не знаешь, что у них там на уме.

– Слушайте, – сказала женщина без талии, пожиравшая глазами толстощекого мужчину.

Она аккуратно вытерла рот большой полотняной салфеткой, а гости вежливо ожидали, о чем же она будет говорить.

– Я согласна, поступок этого юноши очень агрессивен. Но надо иметь в виду, что страна напугана. – Она оперлась кулаками на стол и посмотрела сначала в одну сторону, потом в другую. – Буквально сегодня утром я гуляла вдоль реки у особняка Грейси и видела полицейские вертолеты и патрульные катера. И я подумала: «Господи боже мой, в любую минуту по нам опять жахнут».

– Да, это вопрос времени, – поддакнул кто-то.

– Ну конечно! – раздраженно бросил мужчина, сидевший рядом с южанкой, застегнутой на все пуговицы. – Поэтому самое правильное – не думать об этом и жить своей жизнью.

– Меня всегда занимало то, как разные люди реагируют на кризис, – сказал Дик.

Но Пэм увлекло прочь от мишурной роскоши званого ужина; в комнате появился мрачный призрак Зака, не замеченный никем, кроме нее – ах, Зак, худой и темноглазый, каким же милым и несчастным ребенком он был! И она, его тетя, отказывается признать с ним родство. Муж, конечно, ничего не скажет, вот он, сидит и болтает с соседкой. Пэм была одна среди всех этих людей, и перед ней возникло все семейство Берджессов. Она подавила вздох, вспомнив, как ездила навещать Сьюзан с новорожденным Заком и увидела поразительно странного ребенка и бедняжку Сьюзан в тихой истерике – младенец не брал грудь. Они с Бобби вскоре перестали к ним ездить. Пэм сказала, что ей слишком тяжело на это смотреть, и даже Боб с ней согласился. А уж Хелен была согласна всей душой.