Мессия Дюны - Фрэнк Герберт

— Его глаза!

— Но он же видел, называл по имени!

Оказавшись в командном топтере, Пауль выключил личный щит, потянулся к микрофону, выхватил его из руки ошеломленного связиста, торопливо один за другим отдал несколько приказов, вложил микрофон обратно в руку офицера. Обернувшись, Пауль подозвал к себе специалиста по оружию, энергичного и блестящего, принадлежавшего к новой уже породе фрименов, лишь смутно припоминавших жизнь в сиетчах.

— Они воспользовались камнежогом, — проговорил Пауль. После мгновенной паузы молодой человек откликнулся:

— Мне уже сообщили об этом, сир.

— Конечно. Ты понимаешь, что это значит?

— Безусловно, он был снаряжен атомным зарядом.

Пауль кивнул и представил себе, как мечется сейчас разум молодого человека. Атомное оружие запрещено Великой Конвенцией. Когда обнаружат покушавшегося, его ждет возмездие объединенных сил всех Великих Домов. Сразу забудутся прежние раздоры, перед лицом новой опасности и древних страхов они потеряют всякое значение.

— Камнежог нельзя изготовить, не оставив следов, — проговорил Пауль, — подбери необходимые приборы и отыщи место, где он был сделан.

— Немедленно, сир, — бросив на Пауля последний испуганный взгляд, офицер заторопился его выполнять.

— Мой господин, — обратился к Императору откуда-то из-за спины его связист, — ваши глаза…

Пауль обернулся, потянулся в глубину кабины, нащупав рукоятку, перестроил командный передатчик на свою частоту.

— Вызовите Чани, — приказал Пауль. — Скажите ей… скажите, что я жив и скоро буду у нее.

Собирают силы, — подумал Пауль, подмечая страх в запахе пота, наполнявшем кабину.

Он покинул тебя, Алия,

Покинул лоно небес.

Свят, свят, свят!

Огненные пески

Перед тобой, Господин наш,

Ты, который видит

Без глаз.

Демон думал обороть его!

Святой! Трижды Святой!

Выбрал он муки!

«Луна падает». «Песни Муад'Диба»

После семи дней лихорадочной суеты Цитадель охватило неестественное спокойствие. Было утро, повсюду сновали люди, но они перешептывались, склоняясь друг к другу, и ходили буквально на цыпочках. Топот сменившегося караула нарушил тишину, но, встретив осуждающие взгляды, вошедшие притихли, подобно прочим.

Вокруг слышались разговоры о камнежоге:

— А он говорил, что огонь был сине-зеленого цвета и пах адом.

— Дурак твой Элпа! Он сказал, что скорее покончит с собой, чем воспользуется глазами тлейлаксу.

— Не нравится мне все, что говорят об этих глазах.

— Муад'Диб прошел мимо меня и окликнул по имени.

— Как он видит, не имея глаз?

— Люди покидают нас, вы слыхали? Повсюду страх. Наибы сказали, что собираются в сиетче Макаб на Великий Совет.

— Что они сделали с Панегиристом?

— Я видел, как его вели в палату, где заседают наибы. Представляете себе, Корба под арестом!

Чани поднялась в этот день рано, ее смутила тишина в Цитадели. Проснувшись, она обнаружила, что Пауль сидит возле нее, пустые глазницы его обращены были к дальней стене их спальни. Всё, пораженное избирательным воздействием камнежога, все омертвевшие глазные ткани были удалены. Впрыскивания и мазь позволили сохранить плоть вокруг глазниц, но ей казалось, что излучение проникло глубже.

Едва она села на постели, накатил волчий голод. Чани набросилась на пищу, которую теперь ставила на ночь возле кровати — меланжевый хлеб с жирным сыром. Пауль указал на пищу:

— Любимая, поверь, способа избавить тебя от всего этого просто не существовало.

Чани подавила невольную дрожь, когда его пустые глазницы обратились прямо к ней. Она решила не задавать больше вопросов. Он говорил так странно: Я был крещен песком — это стоило мне умения верить. Кто теперь предлагает веру? Кому нужен такой товар?

Что он хотел сказать этим?

Он не желал даже слышать о глазах тлейлаксу, хотя щедрой рукой приобретал их для всех, разделивших его участь.

Утолив голод, Чани выскользнула из постели, посмотрела на Пауля, заметила, как он устал. Около рта залегли строгие складки. Темные волосы стояли дыбом, взъерошенные во сне, который не исцелял. Он казался таким хищным, таким далеким. Они засыпали и просыпались рядом — но это ничего не меняло. Она заставила себя обернуться, шепнула:

— Любимый… любимый…

Он потянулся вперед, притянул ее назад в постель и поцеловал в щеку.

— Скоро мы вернемся в родную Пустыню, — прошептал он, — осталось сделать лишь кое-какие мелочи.

Она затрепетала, — так непреклонны были его слова. Прижимая ее к себе, он бормотал:

— Не бойся меня, сихайя моя. Не надо думать о тайнах, думай о любви. В ней нет тайн. Жизнь рождает любовь. Разве ты не чувствуешь этого?

— Да.

Она приложила ладонь к его груди, принялась подсчитывать сердцебиения. Любовь его взывала к ее духу, сердцу дикой фрименки, буйной и бурной дикарки. Магнетизм слов обволакивал ее.

— Я могу обещать кое-что, любимая, — сказал он. — Наше дитя будет править колоссальной империей, перед которой моя покажется ничтожной. И будет в ней такая жизнь… и искусство, и возвышенные…

— Но мы с тобой здесь и сейчас! — запротестовала она, подавив сухой всхлип:

— И я… мне кажется, что нам с тобой осталось совсем мало времени.

— Любимая, впереди вечность.

— Это у тебя может быть вечность. А у меня есть только сейчас.

— Это и есть вечность, — он погладил ее лоб.

Она прижалась к нему, приникла губами к шее. Прикосновение заставило шевельнуться новую жизнь в ее чреве.

Пауль тоже ощутил это движение. Положив руку на живот Чани, он проговорил,

— Ах-хх, юный повелитель Вселенной, подожди своего часа. Пока еще мое время.

Она снова удивилась: почему он всегда говорит о единственном ребенке? Разве медики не сказали ему? Она попыталась припомнить… интересно, об этом они никогда не говорили. Конечно же, он и сам должен знать, что у нее будут близнецы. Она вновь не решалась сказать об этом. Он и так должен знать. Он ведь все знает. Все знает о ней… Руками… ртом… всем телом.

Наконец Чани проговорила:

— Да, милый. Сегодня и есть вечность, и нет ничего, кроме нее. — Чани поплотнее зажмурила глаза, чтобы только не видеть его пустых глазниц, чтобы не низвергнуться из рая прямо в ад. Какова бы ни была рихани-магия, которой он выверял их жизнь, плоть его оставалась истинной и ласки реальными.