Найди меня Шерхан - Тала Тоцка

Он читал, а мир вокруг вращался с бешеной скоростью, рассыпаясь осколками и собираясь обратно, как стеклышки калейдоскопа. Читал и не верил. Не верил, что можно быть настолько слепым. Не видеть очевидного, не принимать настоящего. И с тупым упорством выталкивать из своей жизни ту, для которой тринадцать лет был единственным.

«Потому что была дурой».

«И потому что тринадцать лет любила мужчину, который этого не стоил».

Любила, значит, сейчас не любит? Зато он любит. Больше жизни. Порвет за нее. Никому не отдаст.

Агата влюбилась в него, когда они впервые встретились в доме Януша. Тогда все и началось. Арсен думал, что случайно увидел ее на аукционе, случайно встретил на выезде с кладбища под дождем. Но какие могут быть случайности, когда две части одного целого небеса с завидным упорством сталкивают лбами? И как бы он ни упирался, девушка, у которой он был первым и для которой стал единственным, носит его сына. Теперь при слове «случайность» фоном должен идти демонический хохот, как сейчас модно в тупых сериалах.

Она ждала его тринадцать лет.

Тринадцать. Сука. Лет.

Ему нечем отплатить, бесценное не оценишь. Можно только рассечь грудную клетку, достать сердце и молча положить к ее ногам.

— Эй, — Кравченко слегка наклонился вперед, чтобы заглянуть в лицо Арсену, который ледяной статуей сидел напротив и за все время не проронил ни слова. Только механически прокручивал пальцами зажигалку. — Арсен, тебя что, заколдовали?

— Я тебя слышу, Гена, говори, — Ямпольский отвечал сухо и отстраненно. Кравченко перегнулся и отобрал у него зажигалку.

— Я и говорю. Задолбался уже говорить, я тебе что, птица-говорун? Говорю, а ты не слушаешь.

— Ладно, извини. Так какой вердикт они вынесли?

— Ты сам все слышал. Речевой аппарат в норме, говорить девочка может. Но не хочет.

— Бред, — Арсен достал из стоящего на столе органайзера ручку и принялся крутить ее, приводя Кравченко в крайнее раздражение. — Агатка хочет говорить, я же вижу, как она пытается с котом разговаривать. И с Криськой пыталась. Но не может она, понимаешь? Она Кристинке жаловалась, будто ком в горле стоит. Так что врут твои коновалы, нечего их слушать.

— Ну, Арсен, — Гена развел руками, — мы с тобой этих, как ты выражаешься, коновалов, для того и позвали, чтобы их мнение послушать. И если тебе оно не нравится, это не значит, что они не правы. Есть один момент, с которым я согласен. Ты помнишь, Голубев сказал, что если причиной речевой тревоги было потрясение, то и говорить она сможет, если произойдет яркий эмоциональный перепад?

— Голубев — такой длинный с рыжими бакенбардами?

— Он самый.

— Помню. Я еще уточнил, значит ли это, что я ее теперь до смерти напугать должен. Он вроде обиделся.

— Не обиделся, Арсен, он пояснил, что имел в виду.

— Да? Значит я тупой, не догнал.

— Голубев сильный спец, Арсен, он интуитивно понял то, что мы с тобой оба хорошо знаем. Он сразу сказал, что, если бы Дворжецкий не умер, Агата бы давно заговорила. Именно смерть отца дала начало этому процессу, а не то, что Агатка в прорубь за собакой бросилась.

— Почему? — Ямпольский отложил ручку и скрестил пальцы на столешнице, уперевшись локтями.

— Потому что с тех пор девочка живет в постоянном стрессе. Смотри. Отец для нее был главной защитой, его не стало. Появляется отчим, оставляет мать и дочь без гроша в кармане, Агате приходится уехать. Опять стресс.

— Учеба за границей, по-твоему, стресс? — Арсен не скрывал удивления. — Уверен, ей там было лучше, чем дома.

— Такой домашней девочке как Агата? Не смеши меня. Не забывай, что она не такая как все, ей тяжелее было социализироваться. И в то время, когда другие девочки крутили любовь и встречались с мальчиками, она обложилась книгами и с головой ушла в учебу. Едем дальше.

— А дальше я, — нехотя протянул Арсен, и Кравченко согласно кивнул.

— Да, и ты свою ручку приложил. Ладно, пускай не ручку, без разницы. Потом болезнь брата, Тагир и все вот это дерьмо, которое вылилось на девчонку.

— Это ты к чему, Гена, чтобы я осознал степень собственного кретинизма? Так я осознал и без твоих инсинуаций, — Ямпольский даже не пытался скрыть раздражение.

— Да нет, ты тут далеко не главное действующее лицо, Арсен.

«Ошибаешься, Гена, как же ты ошибаешься!» Ямпольский не собирался посвящать Кравченко в то, что узнал от генетика, это только их с Агатой дело. Но от самого ведь не спрячешься.

— Я это к тому, что Агата живет в состоянии постоянного, ладно, не стресса. Пускай тонуса. Улавливаешь мысль? Она все время начеку, как солдат.

— Улавливаю, — Арсен сел ровнее. — Другими словами, она в постоянной готовности держать удар, и чем больше на нее сыплется дерьма, тем сильнее она закрывается. Но это у всех так, Гена!

— Абсолютно верно! — Кравченко выглядел так, будто выиграл в лотерею.

— Не пойму, чему ты радуешься, — покачал головой Арсен, — я эксперименты над Агатой проводить не позволю.

— Какие эксперименты, Арсен? Не надо никаких экспериментов. Версия у меня есть, если сейчас ее эмоциональный фон выровняется, она успокоится, то тогда любые эмоции, даже положительные, смогут спровоцировать ослабление речевой тревоги. Ну, Арсен, не тупи!

— Сын, — выдохнул Ямпольский, — рождение ребенка. Ты уверен, Гена?

— Нет, но такую мысль допускаю. С нами она говорить не хочет, а с малышом своим заговорит. Если ты перестанешь делать девочке нервы, если она возле тебя успокоится, то да, вероятность такого развития событий очень высока. Так что, Арсен, забирай свою красавицу и идите, выравнивайте ее эмоциональный фон.

Ямпольский поднялся и уставился на Кравченко тяжелым взглядом.

— Ну так я же сказал, — выразительно округлил глаза тот и для наглядности качнул головой. — Можно!

Арсен закрыл дверь и набрал полную грудь воздуха. Теперь осталось самое сложное — посмотреть Агате в глаза.

***

Я лежу в палате, свернувшись в клубок, и жду, пока закончится консилиум. Аппетита нет, но Геннадий Викторович заставил меня пообедать. Он вообще ведет себя со мной, как с маленькой, разве что по голове не гладит. А с Арсеном — будто тот провинившийся школьник.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​На консилиуме было пять приглашенных специалистов — невролог, нейрохирург, психолог, психиатр и отоларинголог. Я уже не раз это проходила — правда, по отдельности — так что для меня ничего нового. Они долго беседовали со мной, задавали вопросы, смотрели старые медицинские записи. Потом меня увели в палату, Геннадий Викторович стоял над душой, пока я ковырялась в тарелке, и ушел только когда я все съела.