Биг-Бит - Юрий Арабов

— Знаешь, как это все называется, парень? Мудявые ожидания!

И засмеялся.

Проницательный старик сидел здесь давно и прекрасно разбирался в психологии людей, посещавших это скорбное место.

Фет поднялся на третий этаж. Без стука вошел в знакомую комнату…

— А тебе разве не сообщили? — спросила женщина трудной судьбы, накручивая телефонный диск и даже не глядя в его сторону.

Фет промолчал.

— Ты не прошел пробу. Худсовет не утвердил.

Она бросила трубку на рычаг телефона.

— И вообще… скажу тебе по секрету. Ты — в черном списке!

Фет, не попрощавшись, ушел.

В тяжелом расположении духа он добирался домой часа полтора, хотя путь от проходной до подъезда занимал пять с половиной минут, если человек, конечно, был в своей тарелке.

Однако, войдя в квартиру, он понял, что ангел надежды, как бабочка, снова залетел в их приоткрытое окно.

— Дикция ответила! — выдохнула мама. — Наш дорогой Леонид Ильич!

В руках ее трепетал продолговатый клочок бумаги.

Она не могла ничего объяснить и была близка к эпилептическому припадку. Мальчику пришлось самому взять листок в руки. В нем говорилось, что просьба о прописке направлена на рассмотрение в Моссовет. И больше ничего. Точка. Всего полторы строки без подписи. Но с особым штампом.

— Что это такое? — не понял Фет.

— Прописка! — сказала мама и засмеялась.

— А где же Лондон?

— Лондона не будет, — пробормотала бедная женщина, всхлипывая. — Но зато твою тетку и бабушку явно возвратят из ссылки!

— Вот так Дикция! — только и мог сказать Фет.

— Не называй Леонида Ильича Дикцией! — вскричала мама. — Это ты Дикция, а не он! Все мы — Дикция по сравнению с ним!

Фет не стал спорить. Пусть он будет Дикцией, пусть даже не очень внятной Дикцией, это непринципиально, лишь бы женщина успокоилась и пошла бы на кухню варить обед.

Но женщина успокаиваться не собиралась. Она сгребла письмо в сумку и, напялив на себя синтетическое американское платье, купленное за бесценок у солистки ансамбля «Березка», выбежала вон.

Фет не знал, как относиться к полученному письму. Из него следовало, что их семья, по-видимому, скоро увеличится на двух человек. Тетя Валя вместе с бабушкой Фотинией из далекой Уфы. Он, конечно, любил их, но не столь горячо, как навозных жучков. С последними же была полная неясность, и Фет сделал вывод, что канцелярия Леонида Ильича читает приходящую корреспонденцию кусками, через строчку, выбирая из нее наиболее разумные просьбы и подготавливая по ним в меру приемлемые решения.

Поздно вечером возвратилась мама, растрепанная, как старый мельник из оперы «Русалка».

— Я кинула им это письмо в морду! — захохотала она.

— Ты не заболела? — осведомился обеспокоенный Фет.

— Я здо-ро-ва! — произнесла по слогам бедная женщина. — Я очень, очень здорова!

— Ладно, — согласился мальчик. — Тогда почему ты не приготовила обед?

— Не буду я ничего готовить! — отрезала она. — Я от Брежнева письмо получила, а ты говоришь про какой-то обед!

Из ее дальнейших слов Фет понял, что мама показала на студии кое-кому злополучный конверт. Секретарь парторганизации якобы схватился за сердце, а начальник дубляжного цеха вскричал: «Это надо обмыть, Таня!», выбежал из кабинета, но обратно не вернулся, и больше его в тот день никто не видел.

Через неделю маме дали новый дубляж — индийскую картину с постаревшим Раджем Капуром, который, в очередной раз, изображал бездомного бродягу и ночевал в бочке из-под селедки.

А через две недели в их квартиру возвратился Лешек с раздувшимся старым портфелем. На глазах его были надеты темные очки, и он напоминал кота Базилио из подросткового эпоса «Буратино». Позднее выяснилось, что солнцезащитные стекла прикрывали синяк под левым глазом.

— А тетя Липа где? — поинтересовался Федор.

— В планетарии, — и отчим как-то странно усмехнулся.

— Ты хоть костыли ей оставил? Или все с собой забрал?

— Послушай, бардзо! — миролюбиво сказал Лешек. — Разве не ты меня просил: «Дядя Алеша! Вы ведь не оставите нас?».

— Но там не было подписи, — напомнил Фет. — А просьба без подписи недействительна!

— Ну что вы, мальчики, ссоритесь? — проворковала мама. — Хотите, я вам письмо почитаю?

— «Ваша просьба о прописке направлена в Моссовет», — процитировал Федор. — И тоже, кстати, нет подписи.

Его насторожила сговорчивость Лешека, который, разыграв мистерию «Возвращение блудного отчима», начал напоминать кастрированного кота, — то есть ел за четверых, спал даже тогда, когда глаза его были открыты, ленился что-нибудь делать и даже не брал в туалет своего любимого Хемингуэя.

Но предположения о кастрации оказались преждевременными.

Однажды утром еще толком не проснувшийся мальчик вдруг почувствовал за спиной подозрительное движение. Он понял, что кто-то лег вместе с ним на узкую кровать, лег без спроса и разрешения с его стороны.

Голова Фета была забита теплым домашним сном и неотчетливыми образами, которые порождает ночь. Эти образы, тени и силуэты, послевкусие пережитых чувств, которые никогда не вспомнятся наяву, мешали двигаться и адекватно реагировать на возможную угрозу.

Фет ощутил затылком тяжелосмрадное дыхание Лешека, и от него все тело впало в какой-то паралич. Руки отчима коснулись бедра, ладонь крепко сжала тазобедренную кость, и знакомый голос горячо прошептал, оставляя в ушной раковине капельки слюны:

— Малыш… Отчего все так плохо, малыш? Я же тебя люблю, малыш! И ты помоги мне, пожалей своего папочку!

Это было ново во всех отношениях. Больше всего ужалила не дубовая мужская ласка, а то, что отчим ввел в свой лексикон не употребляемое ранее обращение «малыш».

Фет не любил малышей. Поэтому он вскочил с кровати, как ракета, и, перепрыгнув через лежащее рядом тело, помчался на кухню.

Там он опрокинул на пол бутылку испортившегося кефира, которая неделю стояла на холодильнике. Залез в ванную и открыл воду на всю катушку. Трубы загудели, затряслись и зачавкали. Фет склонился над раковиной, чувствуя тошноту. Он обдумывал создавшееся положение.

Возвратился в комнату и, натянув на себя штаны, выбежал во двор.

Отчим, как труп, неподвижно лежал поверх одеяла. Мать и соседка были на студии.

Перед продовольственным магазином, расположенным на первом этаже их кирпичного дома, толпились озабоченные родители — они отправляли детей в первую смену пионерского лагеря.