Голос крови - Том Вулф

– Кто такой? Как его зовут? – спрашивает Нестор.

– Ну… – говорит Джон Смит. – Я еще ни с кем об этом не говорил, кроме редактора. Но если у меня верные сведения, это будет бомба. Зовут его Сергей Королев. Не слыхали?

– М-м-м… нет.

– Не помните того русского олигарха – так его все называли, «русский олигарх», – того русского, что подарил Художественному музею Майами кучу ценных картин? Это было не так давно… несколько Шагалов, Кандинских и э-э-э… того русского, он еще называл себя «супрематистом»… имя вылетело из головы, но знаменитый художник. В общем, музей прикинул, что эти полотна стоят примерно семьдесят миллионов долларов… Малевич! Вот как его звали, который «супрематист»… Казимир Малевич. Это была такая золотая жила, что музей сменил название, и теперь он имени Королева.

Нестор, не отрываясь, озадаченно смотрит на Джона Смита. Он потерял нить в тот миг, когда американо перескочил на чайку[20], или как там он обозвал этого художника… на Кандински с Малявич… и Художественный музей Королева туда же.

– Дело в том, – поясняет Джон Смит, – что у меня есть довольно надежные сведения, что это все подделки, все эти шедевры на семьдесят миллионов.

– Да ладно!

– Нет, мой источник – крайне серьезный человек. Он не собирает сплетен.

– А музей ему что-нибудь заплатил за эти картины?

– Нет, вот это-то и забавно. Это был в чистом виде дар. Все, что получил Королев, – торжественный обед и море славословий.

Волшебные светляки меркнут.

– Mierda, – констатирует Нестор. – Если он не получил за них денег, то я вообще не знаю, есть ли здесь преступление. Нужно спросить.

– И я не знаю, – говорит Джон Смит. – Но в любом случае это обалденный сюжет. В смысле, там все были: мэр, губернатор, Морис Флейшман, все майамские шишки – и старались друг друга перещеголять, облизывая этого мошенника. Это мне напоминает «Ревизор» Гоголя. Вы чита… В общем, отличная пьеса.

:::::: Нет, дорогой бледнолицый американо, я не чита… …:::::: Но досада Нестора тут же испаряется. Занятный он парень, этот Джон Смит. Нестор еще не встречал человека, по всей природе столь не похожего на него самого. В Смите нет ни грана латино. И копом его тоже представить нельзя, даже на три секунды. В нем сквозит какая-то вялость и мягкость. Такой человек – трудно вообразить в нем даже ту невеликую агрессию, которой требует Полицейский взгляд.:::::: И при всем этом он, американо, – моя единственная надежда устоять против волны, поднятой моим собственным народом и моей собственной семьей, и не кануть в ней.::::::

Они подъезжают к «Острову Капри», и Нестор с трудом узнает место. При свете дня все кажется мелким, серым и мертвым. Что здесь вообще могло показаться роскошным? Никакого блеска… дешевая забегаловка, да и все. Слава богу, вон и его «камаро».

Нестор еще раз благодарит Джона Смита и обещает узнать, что сможет, о русском. Выбираясь из машины, он ловит себя на странном ощущении. Через секунду Джон Смит уедет и покинет его, Нестора Камачо. Покинутость – вот что он почувствовал… и это настроение стало расползаться по всей его нервной системе. Вот как, странно. Мелькнуло безотчетное желание попросить американо немного задержаться… ну хотя бы до начала дежурства в морском патруле. Я один!.. и никогда в жизни не был так одинок! Дежурство, однако, все только усугубит. Прошлым вечером к окончанию дежурства его «товарищи», «братцы» смотрели на него так, будто жалели, что его видят. И это в первый же день после заварушки с мужиком на мачте. А сегодня они будут недоумевать, почему он не может поступить достойно… и просто рассеяться в воздухе… как делают все приличные изгои общества.

:::::: Ай, да поди прыгни в реку и утопись, жалкий maricón![21]:::::: Люди, поддающиеся жалости к самим себе, всегда вызывали у Нестора презрение. Дойдя до такого, теряешь последнее достоинство. И вот он сам, Нестор Камачо, соблазняется порочной легкостью отказа от борьбы – от возни со всей этой сволочью, – сдается и почти надеется, что его окончательно сомнут. Но ведь это будет конец страданиям, разве нет?

Вообще говоря, смерть от воды должна нести свое умиротворение… когда уже минует шок от того, что больше не сможешь дышать, не сделать ни вдоха. Но у него первый шок уже миновал, так ведь? Для чего он остался жить? Ради семьи? Друзей? Своего кубинского происхождения? Любимых людей? Большой романтической любви всей жизни? Или ради одобрения Джона Смита? От этой мысли Нестора разбирает смех… язвительный смех. Джон Смит будет чрезвычайно рад, если Нестор окончательно потонет. Ведь тогда из этого паскудства выйдет еще одна трогательная статья о человеческих судьбах. Нестор живо представил гримасу фальшивой искренности на лице Джона Смита, будто тот все еще стоял перед ним.

Коварный мосластик WASP! Статья любой ценой… вот цена его искренности… Вот проступают и другие лица… отчетливо… отчетливо… на миг лица вдоль ограждения моста на эстакаде Рикенбакера. В этот миг – женщина за сорок… никогда в жизни Нестор не видел столько ненависти в чужих глазах! Он плюет в него. Она бесится. Будто пытаясь прикончить Нестора, жжет его смертельными лучами из глаз, глубоко сидящих на ее искаженном лице. Злобные гиканья несутся к нему со всех сторон, в том числе снизу, с лодок и катеров, что подошли с единственной целью: сбросить Нестора с мачты. И вот… а это… еще… кто?

:::::: Ну, это же Камило-Эль-Каудильо! Вот он, прямо передо мной, руки вальяжно сложены над пузом… а вот моя напыщенная мать, осыпающая меня сочувствием, пусть даже слово Эль Каудильо для нее равнозначно Писанию… Йея и Йейо – ха!:::::: Так все живущие поколения Камачо видят в нем Последнего Предателя… Свойственник дяди Андреса Эрнан Луго, взявший на себя миссию на дне рождения Йеи прочесть Нестору нотацию… Отец Руиса в кондитерской, поворачивающий голову на сорок пять градусов, чтобы бросить через губу: «Te cagarste». – «Ты все обосрал, так? И сам обосрался»…. и а-а-а-а, это мистер Руис опять сидит прямо перед Нестором, спиной к нему, и выплевывает слова углом рта, сияя лысой макушкой. И все они, вся шарага, порадуются, если Нестор пропадет… кто-то, как его семья, – тому, что пятно позора смыто с них навеки, другие, как мистер Руис, – тому, что могут теперь всем рассказывать такие захватывающие и безбожно перевранные истории… «Смотрю, крадется, в темных очках, думает, я его не узнаю…» И вы, сеньор comemierda Руис, вы тоже, видать, будете смазывать все это сочувствием… О, как бы вам хотелось, чтобы я сейчас уплыл по течению и откатная волна утащила бы меня на дно… что ж, провалиться мне, не дождетесь!

Вам всем такой исход пришелся бы ой как по вкусу, и это меня по-настоящему бесит! Простите, но я вас не осчастливлю! А если недовольны, претензии не ко мне. Предъявляйте их мистеру Руису с его te cagarste на утренней заре. А потом, окажите любезность, идите на хер!

– Вы, может, думаете, такое смешно, – говорит Евгений Ахахаах, Нестор не расслышал фамилию, – но я должен спросить вам вопрос. Что вы понимаете в искусстве?