Обещание Гарпии - Дмитрий Емец

– Видели бы вы, что тут творилось! Когда змей схлестнулся с Груном и лопнул, тут словно пылесос включили! В Теневые миры открылась огромная дырища! Артефакты, которые помельче, прямо как песок сметало! Очень вовремя я заметил этот щит. Он, кстати, поменялся сущностью вон с тем шлемом… Хорошо хоть воображение у доспехов бедненькое. «Щит, кем ты хочешь быть на детском утреннике? Может, снежинкой?» – «Шлемом!» – «А ты, шлем? Может, снеговичком?» – «Нет, щитом!»

Бермята похлопал его по спине.

– Благодару! – передразнивая Настастью, сказал стожар. – Хоть ты и путаешь меня с барабаном, от этого действительно становится легче!

– Это ты привлёк сюда змея? – спросила Настасья.

– Ясельный хмырь! Мы, стожары, кое-что в чудищах понимаем. Они сами по себе не отстанут. Вот я и подумал: дай-ка я его приманю! Змей появлялся там, где мы все вместе. Вот и пришлось променять мои чудесные огрызки на ваше несчастное барахлишко и подкинуть его Груну. Ставлю палочку от черешни против килограмма яблок, что змей больше не возродится. Они с Груном разнесли друг друга в хлам!..

Выпитая вода быстро возвращала Филату силы. Он с осторожностью поднялся и стал бродить по хранилищу, изредка наклоняясь и быстро пряча в карманы то один, то другой предмет.

– А! Вот и Грун! – воскликнул он.

Странствующие капли, на которые разнесло Груна, постепенно собирались вместе. И чем больше их собиралось, тем умнее они становились. Постепенно капли сложились в маленького человечка, который быстро и деловито пополз куда-то. Бермята попытался поймать его в стеклянную банку, но человечек сделал резкий прыжок, просочился в трещину и исчез.

– Я так не играю! Я хочу маленького Грунчика! – капризно сказал стожар. – Я его воспитаю! Он вырастет у меня достойной личностью! Научится писать и читать! Будет ходить в музыкалку и есть там педагогов!

Отняв у Бермяты банку, Филат обнаружил ещё одну заблудившуюся каплю. Капля эта была совсем глупая и одинокая. Ползла то в одну сторону, то в другую, на что-нибудь натыкалась и, вздрагивая, замирала.

– Я как в воду смотрел про музыкалку! Мне попалась творческая разновидность Грунчика! Принимает решения – и тотчас их отменяет! Веры в себя ноль, однако амбиции зашкаливают! – сказал стожар и решительно поймал её в банку.

Капля протоплазмы бродила по дну банки. Пройти через стекло она не могла и вообще, кажется, не понимала, что существует стекло. Утыкалась в него и замирала, робко и напряжённо пытаясь осмыслить своё место в мире.

– И что ты собираешься с ним делать? – брезгливо спросила Настасья. – Надеюсь, не потащишь его домой?

– Именно это я и собираюсь сделать. Буду кормить его, чтобы он рос. Вот только вопрос: чем? В идеале, конечно, стоило бы брать обрезки ногтей у гениальных людей, но на деле мы быстро скатимся в каннибализм. В конце концов, генетика у этой капельки от протоплазмия. Поэтому я буду кормить его чистой музыкой, чистой живописью и чистой литературой… Другими словами, стану скармливать ему книги, звуки и краски… Понятия не имею, что из этого получится!

– Огнедышащий Мамай! А я имею. Ты разобьёшь банку, и он нас сожрёт! – заявил Бермята. – Ладно, с этим мы после разберёмся. Что с золотым руном?

– А ничего! Пламмель вернулся ни с чем.

– Отлично! – сказала Настасья. – Мы можем спокойно покинуть хранилище, вернуться к Антон Палычу и поавтоспатокинезить минут так триста шестьдесят с хвостиком… А то я так устала, что моя головка перешла в режим чистых мультиков. Ещё пять минут – и я буду кидаться булочками и троллить Бермяту…

В Магскву они вернулись на рассвете на маленькой магшинке Люборы. Могучая девушка зевала и жаловалась на неважные отношения с мамой. Её мама жила в городе Солнечногорске и занималась разведением магических ёжиков. Мозга у ёжика четыре грамма, рыжья и того меньше, а гладить его и вовсе нельзя, потому что он колючий и неласковый. Зато ёжики очень резво бегают, топают и пыхтят. Единственная практическая польза от ёжиков, что они поедают магических подселенцев, в том числе самоорганизующиеся обрывки призраков и разных простейших слизняков.

– Раз в неделю я приезжаю к мамочке, и мы начинаем друг на друга вопить! Я обвиняю её в том, что она несчастна, и прошу её жить для себя! А мамочка говорит, что будет жить для меня! Я говорю: «Ты не живи для меня! Ты живи для себя! А то ты только ссоришь меня с Тибальдиком!» Потом мы заказываем себе пиццу, размножаем её заклинанием «ксероксус» и начинаем есть. А рядом толкутся эти идиоты – ёж с четырьмя граммами мозга – и пыхтят, пыхтят…

– Ксероксус – разве это вкусно? Размножать надо на дубль-публь! – поучительно сказала Настасья.

– Дубль-публь – это для однородных продуктов. Горшочек с кашей, как у братьев Гримм, и всякое такое. А пицца на дубль-публе не пойми во что превратится. Размножится что-нибудь одно, и хорошо ещё, если колбаса, а если одно тесто? – сказала Любора. – Странно, что ты этого не знаешь. У тебя что, Бермята готовит?

– Еда – это временная ценность! Я спасаю человечество, чем и тебе советую заняться на досуге! – сказала Настасья и уставилась в окно на мелькающие магсковские крыши. На крышах, выгнув спины, разбирались между собой коты. Изредка Любора постреливала в них из счетверённых пулемётов, спуск которых был вделан у «Матиза» в гудок, но почти всегда мазала.

Минут десять они молчали. Ева дремала на плече у стожара. Бермята мечтал, как он когда-нибудь женится на Настасье, у них родятся две девочки-близняшки и он назовёт их Россия и Америка. Это будет невероятно смешно. Можно будет кричать: «Америка опять ест из кошачьей миски! Я же тебя просил за ней наблюдать!» или «Россия! Возьми Америку за руку! Так ей будет сложнее с тобой драться!»

– Между прочим, Бермята, – вполголоса сказала Настасья, – твои мысли отражаются в зеркальце заднего вида. Не знаю уж почему. Видно, магический глюк. Они такие бредовые, что я к ним даже не присматриваюсь!.. (Громко.) Любора, как-то можно проверить, куда летают глаза Осьмиглаза?

– Зачем? – поинтересовалась могучая девушка. – Ты опять ему не доверяешь?

Настасья не ответила, и больше к этому разговору они не возвращались, тем более что фары «Матиза» уже выхватили из темноты дом на Садовой-Кудринской. Захватив с собой сглаздамат, чтобы его не утащила нежить, Любора вышла проводить их.

– Кто в доме главный, всегда можно понять по тому, к кому первым подходит кошка, – сказала она, когда в дверь просунулась усатая морда Гризельды.