Братство Святого Грааля. Амулет воинов пустыни - Райнер М. Шредер

Джамал Салехи знал, что им предстоит провести в плавании не один час, поэтому он тоже время от времени засыпал. Но когда путники стали приближаться к цели, бедуин встал у борта и принялся рассматривать западный берег реки. Часа за два до начала рассвета он сообщил рыцарям, что пора искать место для высадки. Обычные путешественники могли бы проплыть вверх по течению еще пару фарсангов, чтобы подойти к пристани городка Аль-Васита. Но беглецам не следовало привлекать к себе внимание, пусть они даже и подошли бы к Аль-Васите затемно.

— Нам не стоит просто так оставлять джерму у берега, — сказал Герольт, когда Тарик мастерски завел «Фахиту» в небольшую удобную бухту на берегу.

— Конечно. Она должна исчезнуть бесследно. Нельзя оставлять свидетельства того, что мы отправились не к дельте, а вверх по реке, — согласился с ним Морис.

— Тогда затопим ее, — предложил Мак-Айвор. — Пары больших пробоин в днище этой старой посудины будет достаточно. Давайте только прежде свалим мачту. Я опущусь в трюм с лампой и начну там.

— Да, пора наконец использовать грубую силу, — подал голос Тарик. — Только нельзя допустить, чтобы джерма утонула прямо возле берега. Поэтому я отведу ее на середину реки. Топить корабль в другом месте смысла не имеет.

— Слушаюсь, капитан! — улыбаясь, ответил Мак-Айвор и начал спускаться в трюм.

Четверть часа спустя Мак-Айвор, Герольт и Морис оттолкнули «Фахиту» от берега. Теперь на джерме с уже пробитым дном оставался один Тарик. Он вывел быстро оседавший корабль на глубокую воду, дождался, когда вода начала бить фонтаном из открытого на палубе люка, а затем прыгнул за борт. Уже выходя из воды, Тарик оглянулся. Нил поглотил корабль.

Нагруженные оружием и пожитками, уместившимися в двух узлах, беглецы вышли на дорогу. Она вела в обширную и плодородную котловину Аль-Фаюма. А за ней начиналось бескрайнее море песков.

Герольту становилось не по себе, когда он пытался представить себе дорогу в Магриб, к берегу Средиземного моря.

Станет ли их путь, проложенный через раскаленное безжизненное пространство, дорогой к свободе?

Высокие финиковые пальмы подступали к каменной стене, окружавшей подворье Абдаллаха Заваки. Когда Герольт вошел в рощу, деревья уже отбрасывали длинные вечерние тени. Погрузившись в мысли, он шел по тропе, врезавшейся в плантацию с ее северного края, а затем подбиравшейся к склонам холма, на которых феллахи выращивали виноград. Такими холмами начиналась цепь уступчатых, довольно крутых гор Джебель Катрани, проходившая недалеко от берега реки. Она окружала овальную котловину Аль-Фаюм с его деревнями и длинным, вытянутым к северу озером Карун. Горная цепь широкой серповидной дугой отсекала котловину от окрестностей, и на западе ее последние звенья терялись в пустыне.

Подойдя к краю рощи, Герольт услышал знакомые голоса и остановился. За деревьями он увидел Мориса и Беатрису, которые сидели у подножия холма. Девушка, одетая в простой наряд из голубой ткани, смеялась над тем, что ей только что сказал француз. Платок Беатрисы был спущен с ее головы и лежал на плечах.

До Герольта донеслись лишь обрывки фраз, ибо кроны шелестевших пальм раскачивал ветер, дувший со стороны Джебель Катрани.

— …тогда я смогла бы поверить вам, Морис.

— …не отрицая вашей прелести… Ваши волосы скоро опять будут поражать своей красотой…

Беатриса покраснела и бросила на Мориса кокетливый взгляд.

— Если бы вы знали, как хорошо мне… родственную душу… никто лучше вас не знает… утешили в это трудное время… и мое сердце с надеждой…

Восстановить слова, унесенные ветром, Герольту было нетрудно. И внезапно он ощутил в груди укол зависти: до чего же легко Морис обращался с этой очаровательной девушкой, смотревшей на него влюбленными глазами! Да, так смотреть можно только на любимого.

Но в тот же миг Герольт устыдился и своей невольной роли соглядатая, и своей зависти. Ему, наоборот, следовало радоваться. Морис заботился о девушке, отвлекал ее от грустных мыслей в дни тягостного ожидания. Ведь при всех достоинствах, которыми, без сомнения, обладала Беатриса Гранвиль, у нее полностью отсутствовали терпение и стойкость, чего нельзя было сказать о ее младшей сестре Элоизе. Неизбежные лишения маленькая девочка переносила настолько мужественно, что о ее присутствии можно было просто забыть. Беатриса же постоянно брюзжала и жаловалась на условия деревенского быта, на однообразную пищу и на тяготы предстоящего путешествия через пустыню, Когда же Беатрисе удавалось скрыть плохое настроение и жалобы девушки умолкали, на лице ее все равно были написаны жалость к себе и недовольство судьбой.

Герольт повернулся и пошел обратно. Морис сам должен решать, насколько безобидны заигрывания с Беатрисой для него самого и для его братьев по ордену. Такое поведение было свойственно французу — в присутствии милой женщины он не мог не применять своего обаяния и искусства обольщения. Да и вообще, почему он, Герольт, ломает себе голову над нравственным обликом Мориса? Ему и без того было о чем задуматься.

С того утреннего часа, когда они вошли во двор Абдаллаха Заваки, минуло одиннадцать долгих дней. Феллах без малейших промедлений принял их и оказался в высшей степени гостеприимным хозяином. Этим рыцари были обязаны Джамалу, которого во время ночного марша с берега Нила в Аль-Фаюм они попеременно несли на руках.

Друзья были потрясены словами Абдаллаха Заваки, коренастого мужчины среднего возраста, который при виде своего друга-кочевника заговорил со смесью радости и удивления в голосе:

— Шейх Салехи? Клянусь бородой пророка, это действительно ты! Да будет благословен Аллах, после стольких лет ты снова почтил меня своим приходом! Но в каком же страшном виде он привел тебя ко мне! Что с тобой случилось? Скорее заходите в дом и уложите его в постель!

Джамал не рассказал рыцарям о том, что был шейхом и предводителем своего племени.

Абдаллах настоял на том, чтобы гости заняли его жилище — простой глинобитный дом с единственной комнатой и одним узким окошком. Тем же утром он велел своей жене, широкобедрой круглолицей Фатиме, вместе с четырьмя детьми отправиться к родителям, проживавшим на другой стороне озера в Мединет Аль-Фаюм — крупнейшем поселении оазиса.

Джамал приходил в себя на удивление быстро. Он родился и вырос в суровых условиях пустыни, и закалка делала свое дело. Уже через два дня бедуин мог вставать и без посторонней помощи выходить во двор. А уже через неделю, глядя на него, было трудно представить бессильное, изможденное существо, которое рыцари вызволили из подвала эмира.

Однако о столь же скором уходе в пустыню нечего было и думать. Тем не менее уже со второй недели пребывания в деревне Джамал начал приготовления к путешествию. В этом ему помогал Абдаллах. Ни одного из верблюдов, которых торговцы Аль-Фаюма расхваливали на все лады, Джамал не купил.