Питерская принцесса - Елена Колина

– Зачем нам чужие люди, когда у нас такое горе, – недовольно пожала плечами Аллочка. – Юра, почему ты позволяешь устраивать там вечеринки? Я вчера слышала... смех! Наверняка этот красавчик, как его там, смеялся... да и Нина, кто она нам?!

– Если Машины друзья хотят ее поддержать – это очень похвально. Но они же дети, не могут сидеть каждый вечер с постными физиономиями. Если Машке с ними легче, пусть сидят-хихикают тихонечко... – Юрий Сергеевич задумался. – Не стоит переступать границу чужого сочувствия... Ладно, пойду скажу им, чтобы не стеснялись, а то они по стеночке на кухню пробираются.

Юрий Сергеевич вошел в кухню, улыбаясь «нормальной» повседневной улыбкой, отдельно Антону, отдельно Нине.

– Ребята, то, что вы здесь, с нами, – само по себе проявление сочувствия. Так что больше ничего не нужно – ни специального скорбного выражения лица, ни значительного молчания. Поэтому, друзья мои, ведите себя естественно. Не стоит, пожалуй, только громко петь, плясать и играть в пятнашки. Все остальное можно.

– Или в «Али-баба, почем слуга»...

– Или в «третий лишний»...

– В «казаки-разбойники»...

На этих словах Маша вдруг расплакалась, громко всхлипывая и шмыгая носом, словно пятилетняя девочка.

С разрешением Юрия Сергеевича детских посиделок под оранжевым абажуром вовсе не воцарилось гомерическое веселье. Но приглушенные, вполголоса, разговоры все чаще перемежались теперь улыбками и смешками. Читали стихи, играли в дурака и в девятку, Антон анекдоты рассказывал. Анекдотам смеялись тихонько, но естественно, и никто больше не торопился сменить выражение лица на лицо, положенное по протоколу, то есть официально-печальное.

– Это какой-то клуб! – возмущалась Аллочка.

– Клуб сочувствующих. Девочка Нина и мальчик Антон приходят к Маше, а могли бы пойти в кино или на дискотеку...

Антон на беготню с тарелками и чашками вокруг Дедова кабинета взирал с ужасом.

– Послушай, я не понимаю, что у вас происходит, – шептал он Маше, – что все эти люди здесь делают? У них своих дел нет, что ли? И старику они не нужны, он же все равно взаперти сидит. Странные вы! Слушай, а старик неужели даже сейчас работает? Молодец академик!

Странности поначалу вызывали у него недоумение, будто все они в этой компании – марсиане. Затем стало интересно. И оказалось вдруг, что стариковский дом – самое интересное из всех возможных сейчас место. И Антон на липкую ленту этого дома приклеился. Каждый вечер после мастерской или даже впервые вместо мастерской тянулся на Зверинскую.

Детскую компанию, засевшую на кухне, перестройка не интересовала. С политикой их связывали, пожалуй, только анекдоты про Горбачева. Антон нашептывал на ухо Бобе и Гарику:

Спасибо партии родной

И Горбачеву лично:

Мой трезвый муж пришел домой

И... отлично!

«Детская» компания жила внешне сдержанно, согласно моменту. А внутри, вокруг отношений Маши с Антоном, довольно определенные кипели страсти. А отношения у них были-не были... Антон, казалось, наконец при ней, как никогда раньше. Являлся каждый вечер, сидел до окончательного разъезда гостей, уходил вместе со всеми.

В первый же день Антон потянул Машу вниз, к Нине.

– Пойдем, пойдем, Нину навестим, – и весь дрожал, как в первый раз, – я соскучился!

Что там было – Маше даже вспоминать страшно. И ему, наверное, тоже, раз больше и речи не заводил о том, чтобы туда спуститься. Невозмутимая, как деревянный человечек, Маша вошла в комнату. И с ней истерика случилась, тем страшней, что абсолютно беззвучная. Дрожала, руки тряслись, зубы о стакан с водой стучат...

– У тебя образцовый припадок, как по учебнику, – пошутил Антон. – Еще можно по полу кататься и визжать. А кусаться будешь?

Маша на него посмотрела, и в ту же минуту ее вырвало, будто от него. Антон брезгливо отпрянул, помчался наверх. Отмывала пол Нина. Маша с мокрым полотенцем на лице, именно на лице – глаза закрыты полотенцем – сидела в кресле.

– Ты приляг, – уговаривала Нина.

Маша молча мотала головой, смотрела, как побитый щенок.

Наконец вернулись наверх. Наверху, под оранжевым абажуром, было неладно. Боба, как только они втроем гуськом зашли и уселись вокруг стола, покраснел, засуетился лицом, одной рукой зачем-то скатерть перед собой принялся разглаживать, а другая тут же привычно потянулась к виску – накручивать на палец короткие волосы. С детства накручивал, когда нервничал, раздражая родителей.

– Не крути пейс! – рассеянно велела Маша.

Так Зина Любинская всегда сыну говорила.

Боба легко качнулся в ответ, словно Маша его, как маленькую букашку, со своей руки сдула. Полчаса Маши не было, полчаса Боба уже привставал, чтобы уйти, нерешительно усаживался обратно. О чем они с Антоном разговаривали столько времени, что выясняли? Может быть, Маша сказала ему: «Теперь мы с Бобой вместе». Или: «Мы с Бобой любим друг друга». Или: «Я люблю Бобу, а с тобой мы останемся друзьями».

– Вас почти час не было, – нежно пропела Наташа. Высокая, почти как Антон, Наташа тонким нервным прутиком возвышалась над столом, аккуратная, волосок к волоску, головка чуть склонена набок.

– Ты похожа на гончую, так прислушиваешься, приглядываешься, – съязвил Антон.

– У тебя рубашка из брюк выбилась, поправь, – ангельским голосом произнесла Наташа.

Антон дернулся взглядом вниз – ничего подобного! Вот дрянь! И зачем ей это?!

Такие оба красивые, будто не люди, а силуэты со стилизованной картинки из журнала «Юность». Он – преувеличенно длинноногий, широкоплечий и чернокудрый, она – высокая и неправдоподобно узкая, длинноволосая блондинка. Но и такие оба красивые, они друг друга невзлюбили. Антон, не стесняясь Наташиной беззащитности, мог почти в открытую гадость ей сказать, а Наташа своими средствами пользовалась – смотрела ласково, тонким голоском с трогательно прыгающими интонациями отвечала так, что Антон принимался шипеть разъяренным котом, но ответить не находился – к Наташе не придерешься.

– Маша, ты растрепалась немножко, – заботливо продолжала Наташа, – давай, я тебя приглажу? – Она потянулась к Машиной голове, а Маша вдруг оскалилась и совершенно по-волчьи щелкнула зубами в сантиметре от ее руки.

Не заметить витающих под оранжевым абажуром страстей мог только полностью поглощенный собой Гарик. Он и не планировал ничего замечать, если его не интересовало. Гарик вещал, возбужденно привстав на Дедовом кресле, – обсуждал сам с собой «Мастера и Маргариту».

– Булгаков – д-детский п-писатель. Ничего он т-такого не имел в виду, никакой философии, п-про-сто с-сочинил сказку.

– Ага, а Лев Толстой тоже детский, «Машу и медведь» написал, – лениво ответила Нина.

– Д-да, – запальчиво ответил Гарик, – между п-прочим, «Анна Каренина» очень слабый роман, это д-даже Бунин отмечал...