Красные камзолы - Иван Ланков

– Да разве ж плохо? Ты, Жора, сам подумай. Мундир у тебя есть, кашу ешь с мясом, бритвы аглицкие в капральстве целых две, банька – все как положено. Да и за артелью уже какой-никакой запасец имеется. Немного, но все же. Сегодня вот вечером ножик тебе смастерю из того обломка шпаги, что ваш шестак пулей разбил. Вот тебе еще прибыток. И зачем связываться с монетами? Вина пить? Так ты только скажи, все равно свою часть всю не выбираешь. Хоть сейчас ведро тебе поставлю, а то и два. В карты или кости сыграть? Ну это нет, не позволю, плохо ты разбираешься в этих играх. Тем более вы с ребятами вон поинтереснее штуки придумали. Или, может, в веселый дом сходить? Так это я тоже организовать могу. Тебя-то с твоим лицом барчука несмышленого как липку обдерут. А я нормально сторгуюсь. А? Ну сам посуди, зачем оно тебе – деньга? Только хлопоты лишние от них.

Веселый дом – это цирк, что ли? С медведями и дрессированными обезьянами? Вот интересно, а как здешний цирк выглядит? Хотя о чем это я. Судя по тому, как этот жук меня разводит – все-таки какая-то доля мне полагалась. Вон, Ефим жалованье всей артели себе забирает и всячески им крутит-вертит. Так что запросто мог и мою долю прикарманить. Не, ну, конечно, капральство у нас всем обеспечено справно, тут не отнять. Все при всем… Но…

– Ну раз так… – понуро киваю я. – Ты мне другое скажи, крестный. С того барахла, что у разбойников трофеем взяли, смог бы я долг в восемьсот рублей закрыть?

Ефим аж взвился:

– Сколько??? Ты это… кхе… Что ж такое учудил, на восемьсот рублей? Да на эти деньжищи вся рота полгода столоваться может! Да мне позументы в двести встали, а ты!

Тут Ефим вдруг закашлялся. Или взаправду от возмущения, или чтобы еще чего-нибудь не сболтнуть. Да ладно? Позументы, говоришь?

Позумент – это расшитый манерным шитьем и всякими узорами капральский нарукавный галун. Ну то есть желтая лента с ткацким выпендрежем. Двести рублей, значит. А рекрута у охотников за головами взять – сто. Интересно получается. А кому он деньги заносил? Уже здесь, в полку или еще там, в ландмилиции? Так-то, с одной стороны, в полку кадровый голод. А с другой стороны, вакансий свободных крайне мало. По крайней мере в бытность мою и. о. ротного писаря я узнал, что к ротам приписано и получают жалованье немало «мертвых душ». В том числе и совсем малолетние дети. Жалованье на них начисляют, выслуга лет им в зачет идет, а в полку они не появляются по причине того, что еще и ходить-то толком не умеют. А как война – так их срочно отправляют в отпуск по состоянию здоровья или переводят куда-нибудь в гарнизон. На бумаге, естественно. Отправляют ли жалованье этим «мертвым душам» – про то я не знаю. Вряд ли. Скорее всего, тот, кто хлопотал за то, чтобы этих в полк приписать, еще и сам приплатил. Вероятно, с этих денег формируется ротная, батальонная и полковая «черная касса» для всевозможных финансовых операций, которые идут в обход официальной полковой бухгалтерии.

И вот какая закавыка получается. Чтобы солдат перевелся из вполне комфортной службы в ландмилиции на не очень комфортную службу в полк, он должен был быть как-то замотивирован. Или получить более прибыльную должность, или чтобы избежать наказания. У солдата жалованье семь рублей в год, у капрала – десять, а ундер-офицер уже тридцать получает. Так-то разница невелика, но должность дает какие-никакие возможности. Все-таки капрал – это уже не рядовой солдат, это уже какая-никакая, а ступенька. Но стоит ли эта ступенька того, чтобы Ефим заносил ажно двести рублей?

И заносил ли? Хм, а не пора ли мне узнать, как тут дела делаются?

– Значит, говоришь, позументы?

Ефим перестал кашлять, глянул на меня искоса… Знаю я этот его взгляд. Будто он вообще ни о чем таком не думает и в лице как бы совсем не меняется. Я резко отклонился назад, и тяжелая ладонь Ефима пролетела мимо. Все так же сидя на лавке обозначаю ему удар ногой в бедро. Просто обозначаю, дав понять, что я его могу одним движением на землю сбить.

Крестный досадливо крякнул, чертыхнулся, отодвинул локтем мою ногу и полез в кисет за табаком.

– Растешь, малец.

– Просто ты повторяешься, крестный. Предсказуемый стал, – я скромно пожал плечами.

– Так а что мне с тобой хитрить-то, Жора? Чай, не чужие люди. Хоть во Христе, а все равно родня.

– Угу. Но ты от темы-то не уходи. Что там про позументы?

– Ну а что позументы… Знаешь ли ты, Жора, кто в полку лучше всех играет в карты? Ну или в кости? – и хитро так взглянул из-под бровей.

Я задумался.

– Ну, наверное, Семен Петрович… Или вон у капрала Смирнова видел, что его солдаты с утра и до утра стаканчик трясут… Но я вроде про другое спросил.

– А я тебе по делу и отвечаю. Не гадай, не угадаешь. Лучше всех в полку играет на деньги, если хочешь знать, его благородие господин секунд-майор Генрих Стродс.

– Полковой квартирмейстер? Картежник? – ошарашенно переспросил я. – Так это… и часто он играет? А господин полковник знает? Картежники – они же азартные. Весь полк по миру пустить могут…

В голове у меня закрутилась картина, как наш главный полковой завхоз в образе Кощея, над златом чахнущего, проигрывает в карты все наше жалованье, снабжение, переплавляет на монеты бронзовые полковые пушки… брр!

Ефим ухмыльнулся.

– Не волнуйся. Господин Стродс очень хорошо играет. Просто великолепно. Ему иной раз даже за стол садиться не надо, чтобы выиграть. Соображаешь?

– Э… не очень. Это как так?

– А вот так. Как столкуются между собой вельможные люди – так квартирмейстеру сразу карта прет. И в тот же вечер или через день глядишь – он и в выигрыше остается. То двести рублей выиграет, то пятьсот… Но иногда бывает, что и проигрывает. Причем тоже не абы кому, а тем, кто вчера в офицерском салоне собутыльничал. А ежели вдруг не майоры да полковники вечеряли, а лишь порутчики и ротмистры, да не в салоне, а в кабаке – то назавтра карта прет его подчиненным, ротным каптенармусам. А иногда и фуриеры с унтерами в кости садятся играть. И непременно выигрывают. Понимаешь?

О как.

– То есть… Но зачем такие хитрости? Разве нельзя напрямую передать из рук в руки то, о чем уговорились?

– Ну тут две причины. Первая – это что если все как положено на бумаге через казну оформлять, то эта самая бумага пойдет через все штабы и управления ажно в Петербург. И застрянет там надолго. Бывает, что даже на год, а то и на два… Причем чтобы не застряла бумага, опять же надо поехать туда, в столицу, в самую канцелярию графа Шувалова и с кем-нибудь важным сыграть в карты.

– То есть дать взятку? – кажется, я начал понимать, о чем он.

Ефим недовольно поморщился.

– Фу, какие ты плохие слова говоришь. И где только нахватался такого? Запомни, Жора. Мздоимство – это плохо. Взятки – преступление, а взяточники – государственные преступники. Их надо бить батогами и отправлять на каторгу. Но при этом коротать досуг за карточной игрой – вполне обыденное занятие служивого сословия. Да и карточный долг – это, как говорят, дело чести. Долговые расписки по карточному долгу – они даже надежнее долговых векселей, что на гербовой бумаге писаны да печатями скреплены. Другое дело, что азарт – грех смертный есмь, потому после карточного стола следует зайти в церковь, поставить свечку, исповедоваться да покаяться батюшке в своем грехе. А он на тебя епитимью наложит, чтобы, значит, не грешил больше. Небольшую. Не знаю, как их благородия Богу молятся, а нам, нижним чинам, епитимья обычно скромная – пожертвовать на церковные нужды десятину от выигрыша, а то и поменьше. Можно даже распиской. Понимаешь?