Роковая связь - Анита Шрив

Нам надо поговорить.

Становится холодно. Становится очень холодно. Скоро совсем стемнеет, но я могу спуститься и переночевать в хлеву, если я так и не найду в себе силы войти в дом. Проснувшись утром, я напишу тебе еще, потому что больше мне ничего не остается — только писать тебе и говорить, как сильно я тебя любил и все еще люблю. Это все, что я хочу тебе сказать, и если бы я не совершил этот ужасный поступок, ты бы услышала это от меня еще тысячу раз, а может, даже больше, потому что я сделал бы все от меня зависящее, чтобы убедить тебя выйти за меня замуж, после колледжа, конечно, или куда ты там собралась поступать. И теперь я думаю, что ты будешь исполнять прекрасную музыку, но я ее не услышу, и это почти самое грустное во всей этой истории, хотя, конечно же, это не так. Быть может, когда-нибудь я узнаю о концерте, который ты будешь давать; я тайком проберусь в зал, сяду в заднем ряду и буду смотреть, как ты играешь. Ты не увидишь моего лица, моих глаз, так далеко я буду сидеть. Я просто послушаю твою музыку.

Прости, что я не отвечал на твои звонки. Мне очень, очень жаль, правда. Я знаю, что привел тебя в отчаяние. Но я был так расстроен из-за мамы и этого ужасного человека. Я знаю, что мать все рассказала отцу, потому что слышал, как хлопнула дверь кухни и отец умчался на своей машине, а потом я слышал, как она плачет в спальне, и я подумал, что нашей семьи больше нет, что она ее разрушила, что этот ужасный человек разрушил ее, потому что он, как змея, вполз в наш дом и отравил все, что у нас было. Теперь мы уже никогда не будем семьей, никогда, из-за того, что сделал он, и из-за того, что сделал я.

Если мой отец увидит эту кассету, я не смогу вернуться домой. Я не смогу посмотреть ему в глаза после этого, а он не сможет посмотреть в глаза мне. Мне придется уйти из дома.

Уже совсем стемнело, к тому же резко похолодало, а я, как последний дурак, забыл дома перчатки, я не знаю, как я мог их забыть. Впрочем, нет, знаю, это потому, что я был очень расстроен, но я согрею руки в карманах парки, только не получается долго писать: пальцы немеют, и приходится после каждого предложения отогревать их. Я только что съел энергетический батончик, поэтому я не голоден, но мне хочется пить, и это еще одна глупость — я забыл взять воду, но если мне станет невмоготу, я просто поем снега.

Мне хочется знать, что ты делаешь в эту самую минуту, и я надеюсь, что ты не лежишь в постели и не плачешь, потому что я сделал тебе очень больно. Я только сейчас подумал (и очень испугался), что ты можешь уйти из школы, не выдержав боли и унижения. Я только хочу тебе сказать… Боже мой, если бы я мог просто взять и сказать это тебе! Мне лишь сейчас пришло в голову… Пожалуйста, пожалуйста, не бросай школу! Потому что ты должна поступить в Джуллиард, или куда там тебе удастся поступить, и продолжать заниматься музыкой. Все это не имеет к тебе никакого отношения, тебя это никак не коснулось, это моя личная глупость и мой позор. Это случилось, когда я ни о чем не думал, не думал о последствиях, не думал о тебе, и хотя я заслужил наказание и обязательно его понесу, тебя наказывать не за что, ведь та боль, которую я тебе причинил, хуже любого наказания. Я спущусь с горы и приму наказание, потому что я его не боюсь. Я только хотел поговорить с тобой, прежде чем я сделаю это, прежде чем мне придется уйти из школы, или что там еще мне прикажут сделать, поэтому я хотел написать все это: мне кажется, что я говорю с тобой. О господи, как мне хочется, чтобы ты сейчас была со мной! Я бы тогда сто тысяч раз попросил бы у тебя прощения, я даже не стал бы умолять тебя смотреть на меня, или позволить прикоснуться к тебе, или даже позволить сказать, что я тебя люблю. Я только попросил бы у тебя прощения за то, что стал виновником твоей боли. А потом я думаю: вдруг бы ты простила меня, взглянула бы на меня и, несмотря на боль, поверила бы, что я люблю тебя очень сильно. Может быть, ты даже поцеловала бы меня, пусть только для того, чтобы дать мне понять, что ты меня простила, ведь всякое бывает. Может быть, когда-нибудь мы опять будем вместе идти по улице, или войдем в магазин, или будем сидеть за одним столом и разговаривать, и то, что нас разлучило, останется в далеком прошлом, и мы даже не станем о нем вспоминать, а потом наступит день, когда ты приведешь меня к себе домой, в свою спальню. Ты ляжешь на кровать, и я лягу рядом с тобой, и ты позволишь мне заняться с тобой любовью, и я буду наслаждаться каждым мгновением, и это совсем не будет похоже на то, что снимали на видео — наша любовь священна. Все станет так, как прежде, и я буду счастлив.

Я больше не звоню Сайласу. Я думаю, если он захочет поговорить, то сам мне позвонит. Но я знаю: случилось нечто ужасное. То, как он швырнул мяч на трибуны, говорит либо о том, что он был так зол, что просто не мог сдержаться, либо о том, что он хотел в кого-то попасть. Сайлас слишком хорошо умеет обращаться с мячом и ни за что не промахнется, если хочет куда-то попасть. Но я и представить себе не могу, что он хотел попасть именно в эту женщину, поэтому я не знаю, что и думать.

Меня все спрашивают: «Что случилось с Сайласом?» Я пожимаю плечами. Мне нечего им сказать.

Я иду в репетиционную аудиторию и пытаюсь играть на скрипке. Но я напряжена и нервничаю, и это сказывается на моей игре. Рывки и остановки. Отчаяние. Раздражение. Даже ноты кажутся мне интервалами в музыке.

Время от времени меня охватывает тревога. Неужели все кончено? Сегодня суббота, а он не позвонил и даже не прислал сообщение. Меня это пугает. Но я не могу опять звонить ему домой. Просто не могу.

В субботу вечером никто не ходит в столовую, но я проголодалась и собираюсь пойти туда.

Мы учимся в выпускном классе, а значит, на танцы даже не заглядываем. Я сижу в своей комнате и пытаюсь читать, но не могу сосредоточиться и пропускаю целые куски. Читаю так же, как играла раньше. Я несколько раз перечитываю одну и ту же страницу, а потом поднимаю голову и смотрю в окно. Снег покрылся коркой и сверкает там, где на него падает свет. У моей соседки появился парень, и она уехала на ночь к нему в Бурлингтон. Я одна в комнате, но дверь открыта, потому что с закрытой дверью мне слишком одиноко. Периодически я проверяю мобильный телефон. Я ставлю его на зарядку, так, на всякий случай. Через каждые пять минут я проверяю и электронную почту. «Я могла бы позвонить ему домой, — думаю я. — Что, если он заболел и лежит с высокой температурой? Окажется, что я беспокоилась совершенно напрасно». Может, поэтому он так странно вел себя на площадке? Вот именно. Он заболел, потому и лег так рано спать. Это объяснение кажется мне таким убедительным, что я начинаю успокаиваться. Если Сайлас заболел, волноваться не о чем. Мои звонки ему только повредят.

Но потом я думаю: «Если бы я заболела, я бы ему позвонила, чтобы сообщить об этом. Разве нет?»

Какая-то тень с длинными черными волосами скользит мимо моей открытой двери. Проходит несколько секунд, и тень, пятясь, возвращается.

— Ноэль? — окликает меня Шерил.