Котовский - Борис Соколов

— Вот, господа офицеры, тут наш штаб недалеко… И ваш полковник Мамонтов там. Вчера его взяли… Кто к нам — пожалуйста… Всем хорошо будет. Кто хочет к нам на службу — принимаем. А кто не хочет — так себе пусть идет домой… А не желаете, ну тогда — драться будем…»

Большинство военнослужащих и беженцев сдались. Остались только 52 человека во главе со Стесселем и Шульгиным. Александр Анатольевич Стессель в конце концов добрался до отступавшего в Польшу отряда генерала Бредова, а Шульгин — во врангелевский Крым. Часть беженцев, имевших польское или румынское гражданство, а также несовершеннолетние дети, в том числе кадеты, были оставлены в Румынии. Шульгину также пришлось вести группу из тридцати человек, которые хотели сдаться Котовскому. Он честно довел их до штаба комбрига, а потом продолжил свою одиссею. О бойцах Котовского Василий Витальевич отозвался с похвалой: «Вот идет какая-то конная часть. Очевидно, эскадрон дивизии Котовского. Очень приличный внешний вид. Хорошие лошади, седла, амуниция — все в порядке. Если бы они носили погоны, это напоминало бы старую русскую армию».

Шульгин также передает свой разговор с одним из командиров-котовцев, у которого он выменял штатское пальто на свою офицерскую бекешу:

«— Как мы все довольны, что товарищ Котовский прекратил это безобразие…

— Какое безобразие? Расстрелы?

— Да… Мы все этому рады. В бою, это дело другое. Вот мы несколько дней назад с вами дрались… еще вы адъютанта Котовского убили… Ну бой так бой. Ну кончили, а расстреливать пленных — это безобразие…

— Котовский хороший человек?

— Очень хороший… И он строго-настрого приказал… И грабить не разрешает… Меняться — это можно… У меня хорошее пальто, приличное.

Не знаю почему, разговор скользнул на Петлюру. Он был очень против него восстановлен.

— Отчего вы так против Петлюры?

— Да ведь он самостийник.

— А вы?

— Мы… мы за „Единую Неделимую“.

Я должен сказать, что у меня, выражаясь деликатно, глаза полезли на лоб. Три дня тому назад я, с двумя сыновьями с правой и левой руки, с друзьями и родственниками, скифски-эпически дрался за „Единую Неделимую“ именно с этой дивизией Котовского. И вот, оказывается, произошло легкое недоразумение: они тоже за „Единую Неделимую“.

Мы подходим к караулке. Тут он, правда, пониженным голосом, стал чистить коммунистов. К этому уже я был несколько подготовлен: я вспомнил тех двух делегатов Котовского на берегу Днестра:

— Сволочь коммунисты…

Этот говорил в том же роде. Я посмотрел на него сбоку: „Не наш ли ты?“ Нет, он не был офицер. Это красный командир большевистской формации».

Главный идеолог Белого движения в данном случае — свидетель авторитетный. И он так резюмировал свое мнение о Котовском и котовцах: «Да, они пока не обирали, не расстреливали, не грабили.

Может быть, в такой дивизии Котовского гораздо больше близкого и родного, чем мы это думаем. Но всё это пока…

Пока здесь работает что-то человеческое, вернее сказать, что-то общее всем нам, русским. Но ведь за этим стоит страшная изуверская сектантская сила, кровожадная, злобная, ненавидящая, которой, увы, подчинены все эти Котовские и близкие ему по духу…»

Шульгин также дает свою версию биографии Котовского, вполне фантастическую, которую позднее использовал в своей книге Роман Гуль:

«Кстати, о Котовском.

Этот человек окружен легендой. Но вот что мне удалось более или менее установить. Он родом из Бессарабии… Кажется, получил какое-то среднее агрономическое образование. Будучи еще совсем молодым человеком, он убил. Убил человека, который оскорбил его сестру. Был сослан на каторгу. Бежал, вернулся в Бессарабию под чужим именем. Поступил управляющим к одной помещице. Образцово управляя имением, он вместе с тем производил самые дерзкие нападения и грабежи во всей округе, причем грабил только богатых будто бы и широко помогал бедным. Долгое время полиция никак не могла установить, что этот полулегендарный не то Дубровский, не то Робин Гуд и Котовский, образцовый управляющий, — один и тот же человек. Но, наконец, его выследили: подробности его ареста рассказываются со всякими украшениями; словом, он был ранен, арестован, снова судим и снова сослан. Революция 1917 г. освободила его, и он появился в Одессе. В городском театре, в фойе, одна из ограбленных им дам узнала его и упала в обморок. Он весьма галантно привел ее в чувство. Затем отправился на митинг, который шел в театре, и весьма шикарно продал с аукциона в пользу чего-то, наверное свободы, свои кандалы за 5000 рублей. Как он стал командиром дивизии, я не знаю, но могу засвидетельствовать, что он содержал ее в строгости и благочестии, бывший каторжник, — „honny soit, qui mal у pense“ (позор тому, кто плохо об этом подумает (фр.). — Б. С.). В особенности замечательно его отношение к нам — „пленным“. Он не только категорически приказал не обижать пленных, но и заставил себя слушать.

Не только в Тирасполе, но и во всей округе рассказывали, что он собственноручно застрелил двух красноармейцев, которые ограбили наших больных офицеров и попались ему на глаза.

„Товарищ Котовский не приказал“ — это было, можно сказать, лозунгом в районе Тирасполя. Скольким это спасло жизнь…

Надо отдать справедливость и врагам. Я надеюсь, что, если „товарищ Котовский“ когда-нибудь попадет в наши руки, ему вспомнятся не только „зло“, им сделанное, но и добро… И за добро заплатят добром».

Мы уже знаем, что до 1917 года Котовский не то что никого не убил, но даже не ранил. Никто его сестер как будто не оскорблял, и Григорий Иванович точно не убивал их обидчика. И на каторге побывал фактически один раз, так как всё время по второму приговору провел в одесской тюрьме. И в 1917 году никакие дамы, узнавшие Котовского, в обморок не падали. У них тогда было много других поводов падать в обморок. Шульгин, а вслед за ним и некоторые другие белоэмигранты хотели видеть в Котовском благородного разбойника, готового в будущем бороться с коммунистами за восстановление «Единой и Неделимой» России, то ли во главе с монархом, то ли с республиканским правительством. С подлинной политической физиономией Котовского эти мечты имели мало общего.

О бое у селения Кандель сохранились и другие свидетельства с белой стороны, помимо мемуаров Шульгина. Это — приказ военного представителя в Румынии генерала А. В. Геруа от 15 апреля 1920 года: «25-го января произошла эвакуация Одессы. Часть войск Добровольческой армии, масса беженцев с женщинами и детьми отходили под натиском большевистских частей и банд к границам Румынии.

В составе отступающих находилось около 400 кадетов от 12 до 14 лет. Отходя от Одессы под угрозой нападения со всех сторон при ничтожных для противодействия большевикам силах, отсутствия боевых и жизненных припасов, перегруженности отряда обозом, в коем следовали женщины и дети, холоде и недружелюбном отношении запуганных большевиками жителей, требовались сверхъестественные усилия для преодоления лишений и сохранения бодрости…