Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев - Роман Кожухаров

— У нас — никогда! Мы разорвем вам жопу так, что туда задвинутся Бранденбургские ворота! Ясно?!

Тогда Блондин засветился гордостью. Гордостью за своего старшину. Гордостью за свой полк. Гордостью за самого себя, за то, что служит в «ЛАГе» или еще будет служить. Одновременно впервые он заметил противоречия между коричневым и серо-полевым, противопоставление, которое его часто занимало и решить которое он не смог по сей день. Коричневый — это партия. Серый — это армия. Если рассматривать коричневое или тех, для кого этот цвет — вторая кожа, то можно прийти к выводу, что коричневый — всегда позади, в тылу. Коричневый всегда дает лозунг серому: вперед! Если говорить о подходящих фигурах, то серый — худой и стройный, коричневый — круглый и толстый. Но коричневый не обособлен. Не осознавая того, мы достаточно долго носили коричневые рубашки: сначала как пимпфы, а потом как гитлерюгенд. Но коричневый цвет — цвет партии. А для нее мы еще слишком молоды, незрелы и недостаточно крепки идеологически. Партия стоит за мировоззрение. А многие из его премудростей под снарядами теряют свой смысл. Хотя коричневое руководствуется мудростями, для серого нет ничего хуже изречений. А черный? Черный для нас — это черные СС, партийные и гражданские СС, гестапо и служба безопасности. Черное — это бонзы в многочисленных учреждениях, где собрались массы с уголками старых бойцов на рукавах, считающих себя хозяевами мира. Чтобы ими стать, надо быть молодыми бойцами. Это — мы. К сожалению, старые черные бойцы с начала войны тоже носят форму серого полевого цвета. К сожалению, они, как и дивизии войск СС, носят полоски на рукаве. Не с названием полка или дивизии, а с названием своего ведомства. Для людей, не разбирающихся в этом, для тех, кто не хочет в этом разбираться, нет особого различия. К сожалению, эти мужики носят такие же знаки различия, как и мы, и, к сожалению (вот где собака зарыта!), нас бросят в один горшок вместе с ними. СС — все равно что СС, а войска СС — это их составная часть, так как шеф всего этого — Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС. Мы носим форму серого полевого цвета, как и остальные солдаты, ездим на таких же танках, топаем в тех же сапогах, жрем ту же жратву, пьем то же самое пойло и состоим в таких же подразделениях. У нас те же строевые приемы и команды, как в армии, и такой же короткий отпуск. Мы образуем роты, батальоны, полки и дивизии, как и сотни нам подобных, у нас также приказывают и подчиняются, ругаются и смеются, стреляют и укрываются. Пока все понятно. Несмотря на это, имеются особые отношения между нами и другими родами войск: напряжение, дистанция, недоверие, иногда — отчуждение. Причина этого в том, что мы молодой род войск, что он состоит только из добровольцев, в том, что мы считаем себя элитой или, с другой стороны, нас считают такими, особенно русские? Заключается ли причина желания казаться лучше во внешней стороне — росте, рунах, черепах — или в том, что для офицерской карьеры аттестат зрелости уже не нужен? Каждый может, если хочет, — это не ново. Разве не каждый наполеоновский гренадер нес в ранце маршальский жезл? Может быть, она заключается в часто упоминаемом «новом духе»? — Мысли Блондина остановились на «новом духе». Он задумался и наконец улыбнулся. — Новый дух — если сказать от всего сердца, то я мало что в нем нахожу. Если в нем и должно что-то быть, насколько тогда надо ругать старый? Как у нас обращаются с людьми, несмотря на «новый дух»? Надо ли разбить молодого добровольца, чтобы сформировать из него солдата? Надо не только свое «я», но и свой идеализм протащить сквозь дерьмо, чтобы он был достоин мундира фюрера? Должны ли методы военного воспитания быть безусловно самыми примитивными в обществе? Должен ли язык этого воспитания происходить из самых вонючих закоулков клоак? Является ли низведение личности до абсолютного человеческого нуля высшей военной целью? Или можно сделать по-другому? И было ли по-другому? Должно ли понятие «человек» быть изъято из словаря военных? А было ли оно? Или все еще действует циничное пренебрежение к человеку: «Собаки, хотите жить вечно?»

Для многих господ из вермахта мы — идеологически вымуштрованные солдаты партии, нежелательные и ненужные фанатики, которым нацистская мифология вколочена в башку кувалдой. Слепые, упрямые и тупые. «Длинные бедные собаки», или «Длинные убогие герои». Наши офицеры наполовину неграмотны, потому что аттестат, как известно, не является предпосылкой. Недоучки и неудачники, у которых вместо мозга остался в черепе только лозунг: «Наша честь — верность!» Жаль великолепного человеческого материала. Если бы каждый роттенфюрер был высококвалифицированным унтер-офицером или фельдфебелем. У нас он остался бы сидеть в своем звании, а в армии его нет. Естественно, у нас есть такие типы офицеров, и не только у нас. И почему жалеют отличный человеческий материал? И откуда берется роттенфюрер, который бы в армии получил звание на две-три ступени выше, если бы в качестве офицеров были бы только такие типы? Отборный человеческий материал был и остается проблемой всякой гвардии, будь то у русских или у нас, в Пруссии или у Наполеона. Не говоря уже о древних греках и римлянах. Тогда, как и сейчас, между гвардией и остальным войском складывались несколько напряженные отношения. Хотели того или нет, но она была нужна. Если где-то по особенному завоняло, если дальше не идет или начинается мясорубка, то туда отправляют войска СС. Там, где, как говорится на солдатском жаргоне, дымится дерьмо, мы играем роль пожарной команды. Когда дело улажено, говорят: «Неудивительно при таком вооружении, при таком продовольствии, при таком человеческом материале!»

Естественно, при этом не замечают, что наше оружие ничем не лучше и ничем не хуже, чем у мотопехотной или танковой дивизии сухопутных войск. И лишь немногие согласятся с тем, что элитные дивизии сухопутных войск «Великая Германия» или «Танковая учебная дивизия» гораздо лучше вооружены, чем мы. И это неудивительно, ведь нас снабжают техникой и вооружением сухопутные войска, а не наоборот. И кто бы, учитывая этот аспект, еще предполагал, что именно нелюбимые войска СС получат новые танки, тогда как собственные армейские дивизии будут ездить на старых? Поэтому в «Лейбштандарте» нет никаких новых чудо-танков, никаких «Пантер». Поэтому у нас и не осталась половина танков стоять с кипящими моторами на марше во время выдвижения!

«При таком продовольствии — неудивительно! При такой еде можно и худшее дерьмо выдержать!» Ошибка. От кого мы получаем жратву, кто нам ее выделяет — сухопутные войска! То же самое, что и с вооружением. Едва ли можно себе представить, что господа из управления продовольственного снабжения именно нам будут отправлять паштет из гусиной печени, в то время как собственные войска будут давиться перловкой. Даже если наши буханки хлеба такие же черствые и плесневелые, как в сухопутных войсках, если проблема искусственного меда у нас, как и в армии, состоит в том, чтобы наслаждаться этим сладким клейстером, что само по себе является искусством, которым владеют только избранные, даже если сыр и здесь, и там пролетает одинаково быстро и догнать его можно, только дав полный газ, все продолжают считать: продовольственное снабжение у нас лучше. Итог: кто лучше жрет, тот лучше и воюет!

«Неудивительно при таком человеческом материале!» Что-то в этом есть. У нас служат только добровольцы. И это отличает нас даже от 1-го гвардейского полка кайзеровских времен. Возрастные различия небольшие. Женатых надо искать с биноклем, по крайней мере, что касается солдатских званий. Во внутренних установках добровольцев даже убивающая дух казарменная гимнастика немногое смогла испортить. Что касается этих установок, то они направлены на то, чтобы держаться, если стоит держаться, и прорываться, если их переключили на атаку. Коротко, потому что они безупречны! Как обычно, на все можно посмотреть и с другой стороны. Упрямая оборона, в то время как тактический отход был бы выгоднее, слепой бег в атаку, тогда как терпеливое ожидание является лучшей альтернативой. Что в лоб, что по лбу, некоторые господа иронически поднимают брови, когда речь заходит о войсках СС.