Гульчатай, закрой личико! - Ирина Боброва

– Я много читал, и знания у меня не только книжные, но и подкрепленные личным опытом, – ответил ангел.

Бельведерский замолчал, почувствовав неприятное царапанье в груди: он сам нигде не учился и не знал ничего. Он просто в один прекрасный день появился в прекрасно обставленной комнате. И все. Пока старая ведьма не оживила его, он не видел ничего, кроме Гучиной спальни. Собственно, и спальню он тоже не видел – его каменные глаза не были приспособлены для этого.

– Куда мы направляемся? – спросил атлет, чтобы отвлечься от неприятных и непривычных дум.

– К ведьме, – ответил Бенедикт, поворачивая с мощеной дороги на тропу, что вела к лесу. Кромка леса росла, загораживая горизонт.

– Она же страшная и старая! – возмутился эстет.

– Ну и что? Что страшного может быть в старости? – удивился Бенедикт. – Старость прекрасна уже тем, что мудра и опытна. И тем, что за ней стоит долгая и прекрасная жизнь.

– Зачем она нужна? – настаивал на своем Бельведерский – слова ангела отскакивали от его сознания, как горох от стены. – Много радости – видеть ее уродливое лицо!

– Она долго жила, – повторил ангел, входя под гостеприимную сень леса, ухоженного, как, впрочем, и все в Рубельштадте. – Она много знает и, может быть, сможет дать хороший совет.

– Мне не хочется, – помрачнел Бельведерский. – Я уже утром с ней поругался.

– Немудрено! – рассмеялся Бенедикт и, вспомнив утреннее происшествие, добавил: – Тем более что утром у Гризеллы была веская причина, чтобы раздражаться. Да и вообще, ведьма любит ворчать.

– Она не ворчала. Она орала.

И Бельведерский почувствовал себя совсем плохо. Дело в том, что когда он вернулся к лесной избе, то долго не мог попасть на крыльцо: избушка на курьих ножках демонстративно поворачивалась задом к красавцу. Он пытался обмануть строптивое жилище, забегал то справа, то слева, то резко менял направление – но неизменно оказывался перед глухой стеной, на которой веселенькой синей краской было написано: «Зад. Место для поцелуя!» Наконец Бельведерскому надоело это занятие, и он, немного отойдя в сторону, присел. Изба тут же развернулась к нему передом и, словно издеваясь, подошла поближе. Но Аполлон Бельведерский посчитал ниже своего достоинства снова ввязываться в эту примитивную игру. Он продолжал сидеть.

Зато откуда-то из-под гостеприимно выставленного крыльца вылетел огромный черный кот и, шатаясь, словно пьяный, побрел прочь с полянки. У Приблуды от утреннего танца избы было темно в глазах, а мир словно сошел с ума – он кружился вокруг несчастного кота с такой скоростью, что различить, где верх, а где низ, не представлялось возможным. Несчастный котик шел, не выбирая направления. Он бы просто свалился в траву и лежал, пока головокружение не прошло, но где-то в голове билась мысль: «Убирайся с поляны, и поскорее». Приблуда вдруг подумал: если ему так плохо после верчения избы, то что же чувствует Гризелла? И еще он понял, что сейчас его хозяйка устроит грандиозный скандал. Осознав это, котяра плюнул на головокружение и пулей унесся с поляны. Он позволил себе жалобно мяукнуть только тогда, когда забрался на самую высокую ветку самого высокого дерева из тех, что окружали полянку. Еще он вдруг заметил человека, по вине которого избушка на курьих ножках затеяла такую свистопляску, и почувствовал себя совсем уж хорошо. Приблуда снова мяукнул – на этот раз злорадно. Ему просто не терпелось увидеть, в каком состоянии выползет из избы его хозяйка и какой разнос она устроит этому «фулюгану».

Гризелла не заставила себя ждать. Избушка немного наклонилась вперед, будто приглашала Бельведерского продолжить так понравившуюся ей игру. Дверь распахнулась – и к ногам изумленного красавца, гремя костями, выкатилось что-то орущее, шипящее и в кружевных оборках.

– Фулюган! – кричал этот змеиный клубок резким, скрипучим, словно несмазанные петли, голосом.

Гризелла попыталась встать на ноги, но потерпела фиаско. Со второй попытки ведьме удалось встать на четвереньки – в таком положении она напомнила Бельведерскому огромного кота. Ведьма точно так же покачивалась, и мир вокруг нее никак не мог принять устойчивое положение. Наконец с третьей попытки ей удалось встать – и незваного гостя едва не вывернуло наизнанку при виде страшной картины, что предстала его глазам. Перед Бельведерским стояла маленькая, сухонькая старушонка, одетая в кружевную ночную рубашку, из рукавов торчали костлявые, длинные руки, а коротенькие ножки высовывались кривыми лодыжками и огромными ступнями из-под подола с оборками. Ведьма покачивалась, обводя поляну мутным взором маленьких, слезящихся глазок. Глазки эти лепились на самой переносице огромного, загнутого крючком носа. Лохматые брови козырьком торчали над глазками, бросая причудливую тень на изборожденное морщинами лицо. Острый подбородок загибался вперед, к носу, а тонкогубый рот приоткрылся, явив взору эстета длинные, давно не чищенные клыки. Но самой страшной деталью в облике ведьмы была прическа. На голове ее вместо волос росли длинные тонкие змейки. Эти разноцветные змейки торчали в разные стороны и покачивались, точно пьяные, взирая на мир такими же мутными, как у хозяйки, глазками – судя по всему, страдали головокружением. Вот они скрутились в толстый жгут, раскрутились – и опали вниз, прикрыв лицо ведьмы словно занавеской.

Гризелла замерла, потом медленно подняла руку, отводя змей с лица. Она, видимо, только что проснулась, ничем другим заторможенность обычно импульсивной ведьмы объяснить невозможно. Ну и верчение избы вокруг собственной оси тоже не прошло даром. Гризелла взяла одну змейку и тупо посмотрела на разинутую пасть, из которой высовывался раздвоенный язычок. Потом подняла другую руку и потрогала голову – под пальцами шевелились гладкие змеиные тела. И тут ведьма поняла, что произошло. Ярость затопила ее душу и вырвалась наружу – а именно на олицетворение вопиющей несправедливости, каковым являлся взирающий на нее с брезгливым отвращением Аполлон Бельведерский. Схватив метлу, ведьма обрушила ее на голову ни в чем не повинного красавца со всем своим прославленным на Иномирье темпераментом.

Бельведерский сморщился, пытаясь вспомнить, как он оказался на дереве рядом с вцепившимся всеми когтями в кору котом, но не смог. Голова, испытавшая на себе крепость бабкиной метлы и остроту кулаков, до сих пор болела. Потом, когда старуха немного побесновалась под деревом и наконец-то слегка успокоилась, он приказным тоном потребовал, чтобы она превратила его обратно в мраморную статую. Гризелла молча показала красавцу знаменитую дулю и, резко развернувшись, скрылась в избушке. Через мгновение, облаченная в свое обычное рванье, которое недостойно было называться одеждой, она вылетела из двери, оседлала метлу и поднялась в воздух. Бельведерский похолодел – куда ему податься? Но, на его счастье, ведьма пролетела мимо того дерева, на которое он взобрался, спасаясь от ее гнева. И Бельведерский не растерялся – прыгнул прямо на ручку метлы, позади ведьмы. Это уже в полете ведьма рассказала ему, как он сможет вернуться в прежнее состояние.

Бельведерский вздохнул – эти воспоминания хотелось стереть, но утренняя сцена упрямо всплывала перед глазами. Ангел снова повторил свой вопрос, и атлет ответил: