Я тебя никогда не забуду - Анна и Сергей Литвиновы

Наконец директорская сторожиха, не отрываясь от машинки, бросила мне: «Зайди!» – притом что Николай Егорович с ней не соединялся, непонятно, как она узнала-то, в какой момент меня надо звать.

Я встала, и тут секретарша наконец прекратила стрекотанье, подняла на меня глаза, буркнула:

– Проверь свой внешний вид, – и мотнула головой в сторону зеркала.

Обычно я в зеркало на себя любуюсь. Но теперь ничего хорошего не увидела. Глаза испуганные. На щеках – красные пятна, на лбу – морщинка, губы плотно сжаты. Однако тушь не расплылась, помада не размазалась.

Я шагнула в самый главный кабинет. За первой дверью оказалась другая, тяжелая, я запуталась, не могла открыть-закрыть, растерялась и, когда вошла наконец к директору, была уже полумертвая от страха и ничего вокруг не замечала.

Только видела: Николай Егорович сидит за столом и что-то быстро-быстро пишет. На меня он даже глаз не поднял и вообще никак не отреагировал. Не мог же он меня не заметить? Я застыла на входе как дура и не знала, что мне делать. Даже кашлянуть боялась или другим способом обнаружить свое присутствие.

Наконец директор словно нехотя оторвался от бумаг, поднял на меня глаза. Сделал небрежный подзывающий жест:

– Проходи. – Я подошла к столу. – Садись. – Он указал, и я уселась за столик для посетителей – а он продолжил что-то строчить.

Наконец закончил и осмотрел меня. Взгляд у него был нестрогий, и лицо разгладилось.

– Рыжова, – сказал он, просто констатируя факт. И добавил: – Наталья. – А потом спросил: – Ты, Наташа, у нас сколько работаешь? – Голос у него был бесцветный, блеклый.

Я сказала, как есть: полтора месяца.

– Плехановский закончила, правильно?

Я кивнула.

– Значит, молодой специалист?

– Ну да.

У меня отлегло от сердца. Тон директора пока не сулил ничего плохого, хотя я по-прежнему не понимала, для чего он меня вызвал.

– Комсомолка, конечно? – продолжал свой допрос Николай Егорович.

– Естественно.

– Какой-то общественной работой тебя у нас нагрузили?

Я улыбнулась. Я почти уже пришла в норму. Камень с души свалился.

– Распространяю билеты лотереи ДОСААФ. – Я еще раз улыбнулась, как бы свидетельствуя, что сама понимаю не слишком высокую значимость собственной общественной работы.

– Ну, и как дела идут? – поинтересовался ровным тоном Николай Егорович. – На ниве распространения билетов?

– Идут, – вздохнула я, – не очень шустро, прямо скажем, но идут. – Я слегка расслабилась и снова обрела дар речи. – Билеты покупают. Особенно в зарплату.

– Ладно.

Директор встал и прошелся по кабинету. А я хоть смогла рассмотреть интерьер. Ничего особенного, обычное прибежище руководителя – даже не скажешь, что человек работает в системе торговли, причем далеко не на последних ролях. Помещение облицовано деревянными панелями, над главным креслом – портрет Ленина. В углу – красное знамя: универмаг – победитель соцсоревнования. На книжных полках – полное собрание сочинений вождя в синих переплетах, иные тома даже заложены закладками. Кроме того, «Стенографический отчет XXVI съезда КПСС» и справочники по советской торговле. В углу диван, возле него журнальный столик и кресло.

В какой-то момент Николай Егорович задержался позади меня, это было неприятно, будто хищник подкрадывается. А потом он вдруг уселся за мой приставной столик напротив. Вроде бы улыбался, но глаза оставались строгими.

– Ты знаешь, Наташа, что такое СМС? – вдруг спросил он.

– Знаю, – кивнула я, – совет молодых специалистов.

– А почему его до сих пор нет в нашем универмаге? – осведомился он тихо, но голос прозвучал так, что я сразу почувствовала себя виноватой.

– Я… не знаю… – Я и впрямь не нашлась, что ответить. Как будто я должна была этот самый СМС создавать.

– Конечно, это вопрос партии и комсомола, но что ты сама думаешь: способна ли данная организация помочь тому, чтобы вчерашние выпускники вузов и техникумов, влившиеся в наш коллектив, лучше адаптировались к труду на предприятии?

– Наверно, да.

– Если тебе поручит комитет комсомола – возьмешься за организацию у нас СМС?

– Я… я не знаю… Я, конечно, могу попробовать…

– Тебе, Наташа, надо быстрее влиться в коллектив. И более активно заняться общественной работой. Ведь общественная работа, – по-отечески молвил Николай Егорович, однако глаза его по-прежнему оставались неприятными, – это важная ступень в трудовой карьере, не так ли?

Я пожала плечами.

– Наверное, так.

Я подумала, что разговор завершен, и возблагодарила всех богов, что визит к директору закончился для меня столь благополучно: не только не поругали, не пропесочили, но и вроде как выделили из остального коллектива – дали общественное поручение. Однако я поняла, что с Николаем Егоровичем мне не хотелось бы в дальнейшем слишком часто сталкиваться. Уж очень он был неприятным внешне: старый, какой-то одутловатый, с пегими жидкими волосенками. И главное: оловянные (или стальные?) неулыбающиеся глаза. А еще от него пахло. Не так, как от большинства мужиков (и некоторых женщин) воняет в метро и в электричке – потом; у него смердело откуда-то изо рта, как будто он только что слопал целую тарелку, извините, дерьма. «Может, у него желудок больной», – подумала я, пытаясь вызвать в себе хоть каплю сочувствия или жалости, чтобы не так неприятен был мне самый главный начальник, с которым еще предстояло работать и работать.

Однако когда я, полагая, что разговор окончен, стала приподниматься, Николай Егорович остановил меня:

– Подожди.

Я замерла, опешив.

А он, напротив, легко вскочил с места, перегнувшись, ткнул пальцем в свой интерком на главном столе и приказал:

– Людочка, чайку нам принеси, улучшенного.

И буквально через минуту на пороге появилась, будто бы ждала за дверью наготове, давешняя секретарша. «Значит, ее зовут Людочка», – мысленно отметила я. А она несла на подносе пузатый чайник, две чашки, а также вазочку с конфетами и вторую, полную фруктов. Секретарша стала сервировать низкий столик у дивана, и я обратила внимание, что конфеты поданы сплошь дефицитные: «Белочка», «Мишка косолапый», «Мишка на Севере» – и фрукты самые отборные, будто их только с Центрального рынка привезли или из Узбекистана доставили: крупная темно-коричневая черешня, огромная клубника – я ягод такой величины в жизни и не видела-то ни разу. Вдобавок на столик были выставлены рюмочки, бокалы и бутылка дефицитного боржоми. «Вот что, наверно, означал приказ директора, что чай следует подать улучшенный», – отстраненно подумала я.

А секретарша, разгрузив поднос, одарила меня столь презрительным взглядом, что я аж содрогнулась. Директор тихо бросил ей, не глядя: