Толстой, Беккет, Флобер и другие. 23 очерка о мировой литературе  - Джон Максвелл Тейлор

Для читателя, наблюдающего за господином Ноттом и его хозяйством извне, ничего таинственного не происходит – ничего, заслуживающего вдумчивого расследования. Господин Нотт – попросту чудаковатый старик, живущий в большом доме в Фоксроке и никогда его не покидающий. Но – хотя финальные слова книги «позор тому, кто символы узрит»[209] есть авторское предупреждение против избыточных толкований, – у книги нет raison d’être, если мы не примкнем (по умолчанию) к не проговоренному и не выраженному видению этого самого хозяйства: что господин Нотт в некотором смысле Божество, а он, Уотт, призван служить Ему[210]. В таком толковании бессилие Уотта постичь Бога происходит из бессилия интеллекта, человеческого разума, метода (выученного, как и походка, по книге), который он применяет, чтобы достичь понимания божественного.

Метод, о котором идет речь, восходит к Рене Декарту. Декарт сформулировал этот подход в 1637 году в «Рассуждении о методе, чтобы хорошо направлять свой разум и отыскивать истину в науках», и с тех пор это прописная истина научного поиска:

Этот метод Уотт применяет ко всем явлениям, какие даны ему в ощущениях, – от посещения настройщиков фортепиано до поступков самого господина Нотта. Трезвое безапелляционное применение картезианского метода, метода науки, к событиям в хозяйстве Нотта приводит к интеллектуальной комедии, к которой в основном «Уотт» и сводится.

«Уотт» – философская сатира в традиции Франсуа Рабле и (чуть родственнее) Джонатана Свифта и Лоренса Стерна. Однако порыв, каким движим этот текст, не просто скептичен (скептичен по отношению к верховному поборнику воспитания скептицизма как привычки сознания – к Декарту). Если расшифруем таинственные, задом наперед выстроенные изречения Уотта в лечебнице, получим намек на то, что это за порыв.

Уотт пытается постичь Бога или «Бога», которого Нотт/Нет символизирует. Уотт выходит на этот путь с духом смирения, без предубеждений; однако Нотт оказывается непостижимым – непостижимым не только для рационального мышления, но и вообще непостижимым. Как сказал бы Уотту святой Августин, нам никогда не познать, что есть Бог, под силу нам лишь понять, что́ Бог не есть. И действительно, в первый же день службы Арсен предупредил его именно об этом: «Столь удачно… поименовано невыразимым или неописуемым, что любая попытка выразить или описать его обречена на провал, обречена, обречена на провал» (с. 62).

Арсен здесь ссылается на пассаж из Гейлинксовой «Этики», который Беккет считал достаточно важным, чтобы списать к себе в блокнот: «Ineffabile… id est dicitur, non quod cogitare aut effari non possumus (noc enim nihil esset: num nihil et non cogitabile idem sunt)» [ «Неописуемое… есть то, что мы не в силах понять и ухватить (сие есть ничто: по сути, ничто и немыслимое суть одно и то же)»][212].

Именно этот глубинный слой под поверхностью комедии Уоттова поведения, его упорный метафизический порыв постичь непостижимое, помыслить немыслимое, выразить невыразимое, невзирая на одну неудачу за другой, придает герою его пафос, делает его не просто паяцем интеллекта.

Как литературное произведение «Уотт» по качеству неровен. В ранних рассказах из сборника «Больше лает, чем кусает» Беккет был склонен кичиться своей ученостью – довольно по-детски, смешивать высокие и низкие регистры и позволять себе простенькую игру слов. Первые страницы «Уотта» являют кое-какие похожие черты. И лишь когда Уотт добирается до владений Нотта, проза Беккета начинает обретать устойчивость, к которой он стремился: это сплав лиризма и пародии, уникально присущих «Уотту». Некоторые эпизоды, составляющие глубинно книгу эпизодов, наделены свойством высокой комической арии от начала и до конца (и на ум приходит не только монолог Арсена, но и визит отца и сына Голлов, застольные привычки господина Нотта, голодный пес, от которого требуют употребления объедков, и семья Линчей, которым полагалось держать пса). Есть и эпизоды не вдохновенные – посещения торговки рыбой миссис Горман, например. Целые страницы списков перестановок и комбинаций предметов однообразны, однако это однообразие – часть концепции этой книги, притчи-трактата, который на многих долгих промежутках остается гипнотически завораживающим.