Прокаженный - Феликс Разумовский

— Общак на хате у его раскладушки, она его за фраера держит. — Он крепко сжал пальцы. — Правда, маленький?

— Суки, падлы, козлы! — Тот забился, пытаясь освободиться от пут. В руках у Архилина щелкнул «накидыш». Получив роспись во всю щеку, мордоворот всхлипнул, заткнулся и застонал.

До Пушкина доехали без приключений. Аспирант безошибочно нашел поворот на улицу Красной Армии, указал дом и, когда остановились, посмотрел на мордоворота. Сейчас же харя у того подобрела, а глаза несколько затуманились и сдвинулись к переносице, что в общем-то его не портило. Он степенно уселся и произнес:

— С Новым годом!

— Двинули. — Архилин, выбравшись из машины, отворил калитку, и все направились в глубь двора к небольшому двухэтажному дому.

Откуда-то из-под крыльца, бренча ржавой цепью, выскочил мохнатый кавказец-полукровка. В дверях появилась невысокая худенькая молодуха.

— Саня, что это ты из командировки так рано, случилось чего? — Она обеспокоенно уставилась на мордоворота, но, так и не поймав его взгляд, вопросительно посмотрела на благообразную физиономию Сукалашвили. — Что все это значит?

— Реактор вошел в критический режим. — Голос аспиранта был тих, добр и полон скорби. — Ему бы в тепло. — И, подтолкнув мордоворота, он прошел вслед за ним в небольшую чистенькую комнату. — Кассу неси.

Тот незамедлительно проследовал на кухню и, приподняв вырезанный в полу, незаметный люк, начал спускаться в погреб, а со стороны сеней послышался женский голос:

— Проходите в дом, сейчас самовар поставлю.

Не церемонясь более, Титов вышел, шевельнул рукой, и подруга мордоворота рухнула на пол. Из лаза между тем послышалось тяжелое сопенье, затем показался чемодан и, наконец, выполз сам хозяин.

— Открывай. — Титов сурово глянул на него.

Мордоворот набрал код, приподнял крышку, и Архилин зашевелил усами. Чемодан был забит пачками «зелени».

— Закрывай. — Аспирант сделал шаг назад, но Сукалашвили ничего не понял и выжидательно посмотрел на Титова:

— Ну что, пора рубить с концами?

— Пора, — кивнул тот, но вместо того, чтобы пришить мордоворота, моментально выпотрошил молодого кавказца. Архилину, чтобы не мучился, он просто вырвал трахею — уважаемый человек, все-таки законный вор…

На секунду Титов замер, вслушиваясь в волшебные звуки камлата, затем приблизился к хозяйке и одним движением содрал с нее платье и незатейливое бельишко.

Бросив к порогу куваксы Рото-Абимо самое вкусное, он застегнул штаны, вытер руки о занавеску и, положив включенную электроплитку спиралью на ворох белья, негромко приказал мордовороту:

— Тащи чемодан на выход.

Андрей Ильич Ведерников, имевший в кругах определенных кликуху Гнилой, любил зависать в «Незабудке». Все здесь было «доскум свойским»[149]— с директором оздоровительного комплекса он когда-то сидел в одной кошаре, раскручивалось заведение на общаковские бабки, даже шнырь при бане был из «долгосрочников»[150], вышедших при перестройке, и звал атамана еще по-зоновски — бугром.

Нынче правая рука главнокомандующего, Сенька Стриж, напрягся и вызвонил лялек, судя по прикиду и витрине клевых до невозможности. Когда же они в предбаннике скинули рекламу[151], вообще стало ясно, что прибыл суперсекс — на бритых лобках прелестниц были наколоты знаки качества, виднелись надписи фартовые — «королева СС», поблескивали золотые, продетые в укромном месте, колечки. Говорят, наделяющие любую женщину бешеным темпераментом.

Так что дела пошли. Скоро французский коньячок был наполовину выпит, телки по первому разу оттра-ханы, и отдыхающие занялись своими делами. Порево не спеша мокло под музыку в пузырящейся воде бассейна, Сенька Стриж неторопливо, с чувством, наполнял баяны «меловой гутой»[152], а атаман Гнилой лежал, вытянув во всю длину жилистые, с набитыми на коленях восьмиконечными звездами, ноги и думал думу.

В жизни своей он насмотрелся всякого. Малолетка, потом взросляк, два раза при разборках с пером в руке отстаивал жизнь и честь свою, но всегда он старался жить «по понятиям», как учили. Натаскивал же старый вор Рашпиль его строго. Помнится, к началу восьмидесятых Гнилой держал уже пол-Питера, кликуху его знали от Мурмары до Архары… Тогда считалось западло наводить коны с ментами погаными, а уж чтобы в доле с ними работать — так Боже упаси от такого форшмака! Да и «помидоры» с «комсюками»[153]крепко держались за кормушку, кроме однокорытников никого к ней не подпускали, вот и приходилось людям нормальным урывать свое то силой, то хитростью. Но это было честно.

А после перестройки пошел беспредел, понятия кончались там, где начинались большие бабки. Вспомнив, что его, законного вора, держат теперь даже не за бойца, а просто шестеркой-мокрушником, Гнилой заскрежетал всеми своими фиксами. От мрачных мыслей отвлек его Сенька Стриж, доложивший, что дурмашины на взводе. Глядя на идущую поперек его живота надпись: «Работает круглосуточно», атаман взял шприц, ловко попал иглой себе в дорогу и хмуро буркнул:

— Телок угости, будут злоебучей.

Он тут же поймал «флэш» — мириады крохотных огоньков зажглись в каждой его клеточке, вывеска, обычно мрачная, подобрела. Сенька Стриж кивнул, дружески ощерился и пошел к мокнувшим в бассейне красавицам:

— Ласточки, кому рапсодию на баяне сбацать?

Гнилой с интересом глянул на воодушевившихся лакшовок — у таких небось не сорвется… Ни от чего не отказываются… Ему припомнилось, что и ширяться-то он начал, когда появилась эта гнида Шаман, а вслед за ним прорезались менты да прочая шушера. Не до понятий стало. Он открыл глаза и, чувствуя, как тело становится легким и свободным, одним движением поднялся на ноги. Неуемная энергия переполняла его и, шумно бросившись в бассейн, Гнилой начал с понтом осуществлять заплыв. Кореша, уже вовсю жарившие своих дам в прозрачной зеленоватой воде, лыбились и орали:

— Не гони волну, бугор!

Оставшаяся не при делах девица, сделавшаяся после кокаина буйной, стала «заявлять», и, чтобы шкура не забывалась, Гнилой поволок ее в бильярдную. Место это было славное — с удобными, обтянутыми зеленым сукном столами, с зеркальным потолком, в котором отражалось все, на этих столах происходящее. Прижав возмутительницу спокойствия спиной кверху между луз, главнокомандующий потешился — вначале долго трахал ее обычным манером, затем с помощью кия, а после уж бильярдным шаром — не забывай, сука, что сделал Бог тебя из ребра!

Между тем истомившийся в засаде Сарычев прикинул, что веселящиеся уже дошли до потребных кондиций. Он снял с «девятки» бачок смывателя и направился ко входу в баню, где за стеклом висела красноречивая табличка «Спецпомыв». Вежливо постучался и, узрев недобрую рожу дежурного, заманчиво так помахал полтинником: