Цветок на камне - Лора Бекитт

Асмик размышляла. В ее душе чудовищным цветком расцветала жажда мести; женщина вспоминала слова матери, Сусанны Агбалян: «Никто не взялся за оружие, не попытался отомстить! Убийство не всегда зло, если убиваешь врага. Я бы с радостью уничтожила убийц своего мужа и сыновей, вонзила бы нож в тело любого араба, который посмел бы переступить этот порог!»

— Я желаю только одного, — ответила Асмик, — бороться с теми, кто лишил меня семьи, отнял будущее, завоевал эту страну, кто казнит нас за нашу веру.

— Но такая борьба влечет за собой убийство, кровь.

— Знаю. Именно этого я и хочу.

— Ты — женщина, ты не умеешь и не должна сражаться!

— Я научусь. Ты меня научишь. Если желаешь остаться со мной, если я в самом деле тебе нужна.

Услышав слова Асмик, Камран похолодел. Но он дал слово, он любил ее больше жизни и горевал почти так же сильно, как и она. А еще — не мог допустить, чтобы она погибла. Дороги назад не существовало. Дорога вперед была страшна и трудна, как все, что делается вопреки любви, милосердию и прощению.

Через несколько дней они тронулись в путь. Камран рассчитался с Мариам и с теми людьми, которые сдавали ему жилье. Купил лошадей, приготовил запас провизии и одежды. Ни Фарид, ни Малик не могли понять поступка Камрана, ибо он не просто оставлял прошлое за спиной, он переступал черту, отправлялся туда, откуда не возвращаются.

Камран об этом не думал. Когда он покинул Исфахан, все встало на свои места, он ощутил беспредельный покой, какой ощущаешь в пустыне. Камран держал холодную руку Асмик в своей, смотрел в ее потускневшие глаза и понимал, что они остались одни — во всем мире, во всей вселенной. И все же они опять были вместе. Или ему это только казалось?

Камран осознавал, что мысли Асмик пронизаны смертельным горем, что в таком состоянии ни надежда, ни вера, ни любовь не могут быть смыслом жизни.

Они поселились в заброшенной пастушьей хижине далеко в горах. Продукты покупали в селении, которое находилось в трех часах пути. Все это время Камран учил Асмик владеть клинком, ездить верхом на коне. Иногда ему начинало казаться, что он сам сходит с ума, ибо готовит любимую женщину к смерти. Когда он смотрел, с каким рвением и упорством она овладевает тем, что женщинам заказано от века, у него холодела душа.

В ту пору набирало силу движение хуррамитов[9], к которым присоединялись христиане. Как правило, они искали убежище в горной местности. Асмик хотела вступить в один из таких отрядов и сражаться с воинами халифа.

Камран знал другой путь спасения. Они могли бы укрыться там, где их никто не знает. Стали бы жить как муж и жена, а потом Асмик родила бы ребенка. Но он так и не осмелился предложить это любимой женщине, потому что знал: она его не послушает.

Когда они впервые ночевали в хижине, Камран лег рядом с Асмик и страстно произнес:

— Мы провели вместе всего одну ночь, ночь, которую я запомнил на всю жизнь! Мысли о тебе не покидали меня ни на одну секунду, а мое сердце обливалось кровью!

Камран сказал правду: Асмик была желанна ему восемь лет назад, он сходил по ней с ума и сейчас.

— Если тебе нужно мое тело, Камран, я отдам его тебе, — промолвила женщина. — Но ты должен знать, что отныне я не способна что-то почувствовать.

Будь его воля, он обладал бы Асмик до самого утра с неукротимой, бешеной страстью. Вместо этого он бережно обнял ее, покрыл лицо любимой нежными поцелуями и сказал:

— Мне нужно не только твое тело, но и твои сердце и душа. Я подожду. Подожду, пока ты сама меня захочешь. Я смогу ждать сколько угодно, даже если это время никогда не наступит.

Вардан вдыхал печальный запах осени, запах сырой земли, опавших листьев, засохшей травы. То было последнее затишье перед наступлением холодной поры, когда с севера потечет вереница огромных мрачных туч и горы заснут под снежным покровом.

После землетрясения прошло два года, и это время выдалось на редкость тяжелым. Было уничтожено много посевов и виноградников, вдобавок последняя зима затянулась, в пору цветения деревьев пришли холода, и урожай фруктов оказался таким же скудным, как урожай зерна.

Арабы продолжали осваивать ранее неприступные области страны, что привело к новым грабительским налогам, которые отныне должны были вноситься только деньгами. Торговля упала, денег ни у кого не было, между тем арабы требовали уплаты подушной подати даже за тех, кто умер со времени последней переписи населения, прошедшей пять лет назад.

До жителей Луйса доходили тревожные слухи о преследовании христиан, о борьбе хуррамитов против завоевателей страны, но Вардана куда больше интересовала свои земля и хозяйство, ибо семья выросла и ее надо было кормить, тогда как урожаи падали и становилось все меньше возможности нанимать работников.

В связи с постоянными заботами и нелегкими думами скорбь, которая раздирала и терзала его сердце первое время после гибели Асмик и которая казалась неизлечимой, теперь превратилась в некое болезненное воспоминание, в светлую грусть. От глубокой раны, что нестерпимо жгла душу Вардана еще два года назад, остался тихо ноющий рубец.

Никто не произносил имя Асмик вслух. Малышка Сусанна искренне привязалась к новой семье, а Тигран замкнулся в себе настолько, насколько это было возможно для десятилетнего мальчика.

Он никогда не ходил по селению без Вардана, выполнял все его поручения, однако мужчина чувствовал, что между ним и мальчиком воздвигнута невидимая и нерушимая стена. Его собственный сын Сурен подрастал, а при виде чужого Вардан не испытывал ничего, кроме щемящей сердце досады. Этот ребенок был доказательством любви Асмик к другому мужчине, а также напоминанием о его собственной вине.

Жив ли араб? Встретятся ли он и Асмик на том свете, если они молились разным богам? Неужели любовь в самом деле превыше всего, даже долга и веры?

Вардан поднял глаза к небу, где меж длинных и тонких, сотканных, казалось, из серебряной чешуи облаков кружили черные птицы, откуда струились по-осеннему нежные солнечные лучи, и прошептал:

— Если ты там, если ты слышишь меня, отзовись!

Он вздрогнул, услышав печальные птичьи крики, и вмиг ощутил, как душа наполняется грустным светом. И странно обрадованный, успокоенный, отправился домой.

Через несколько дней пошел снег. Он был мягким и пушистым, покрыл деревья хлопьями, напоминающими весенние цветы, и обещал напитать землю влагой в ожидании обильного урожая.

В начале зимы жители Луйса вздохнули свободнее. Многим из них предстояло потуже затянуть пояса, но они надеялись как-нибудь дожить до весны. Иные и в прежние времена жили не лучше. Так Гаянэ вспоминала, как зимой они с Манушак сидели дома, словно в берлоге, сберегая драгоценное тепло, стараясь побольше спать, чтобы поменьше есть, хотя именно голод чаще всего не давал им заснуть. И сейчас молодой женщине думалось, что едва ли закрома этого дома могут когда-нибудь оскудеть настолько, что ей и ее детям придется голодать. С некоторых пор зима означала для Гаянэ скорее уют и тепло, чем одиночество и холод.