Флиртаника всерьез - Анна Берсенева

Ему было неприятно брать у нее деньги, хотя он частенько подвозил пассажиров. А почему не подвезти, если по дороге? Деньги ему всегда были нелишние: тренерская зарплата в детской спортшколе оставляла желать много лучшего.

– Спасибо, – сказала Катя.

Он опять неловко потоптался рядом, не понимая, как помочь ей выбраться из машины. Она выбралась сама и сразу подскользнулась снова: прямо перед дверью подъезда дети расскользили ледяную дорожку.

– Вот что, – решительно сказал Колька, – давай-ка я тебя до квартиры доведу. Сидела б ты дома, чем к своему Игорю ездить! – в сердцах добавил он.

Она улыбнулась.

– Скоро придется сидеть. Мальчик ведь родится. Может, даже прямо на Новый год. Козерог будет, упрямый. То есть упорный. В папу.

Она думала об этом чертовом Северском постоянно, вместо того чтобы думать о более подходящих к своему положению вещах – о гололеде, о правильном питании, ну, о чем там еще полагается думать беременным. О беззащитности своей лучше бы думала! У Кольки что-то вздрагивало внутри, когда он смотрел на эту Катю. Или все беременные кажутся беззащитными? Странно, никогда он ничего такого не замечал. Ну, Галинка вообще не в счет, она и беззащитность просто несовместимы. Но вот недавно, например, родила уборщица из спортшколы, тоже, между прочим, безмужняя. И ничего, никакой беззащитности в ней помину не было видно, хотя она работала до самых родов. Вечером еще спортзал мыла, а назавтра утром Колька пришел на тренировку и узнал, что Маринка уже родила. Обычное дело.

Катя не стала уверять, что дойдет до квартиры сама, просто взяла его под руку. Странно, но он этого даже не почувствовал, несмотря на тяжелую объемность ее фигуры.

Он проводил ее не только до квартиры, но даже до комнаты. Квартира была коммунальная, Катина комната была заперта на ключ. Когда она открыла дверь, из комнаты пахнуло затхлым воздухом. Колька поморщился.

– Чего не проветриваешь? Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья. Физкультурой, что ли, в школе не занималась?

Катя не обиделась, похоже, она этого вообще не умела. Такая ее необидчивость могла бы даже раздражать, если бы… Если бы сама она была другая. Хотя спроси кто-нибудь Кольку, какая она, эта Катя, он затруднился бы с ответом.

– В школе-то занималась, – улыбнулась она. – Но теперь не очень получается. Так только, зарядку делаю, врач же велел. А запах после бабушки остался. Она три месяца как умерла. Я, конечно, тут все помыла, но запах этот ведь не вымоешь. Старостью пахнет – и мебель, и стены даже.

«Что ж тебя Северский в нормальное жилье не поселил?» – хотел спросить Колька.

Но воздержался. И ни к чему такое спрашивать, и не хочется, чтобы она лишний раз думала про своего… Кто он ей, интересно? Хотя понятно, кто. Вернее, понятно, в чем тут дело. Погулял мужик от жены, а девчонка ему – получи младенца. Что ж, будет теперь алименты платить. Или, может, женится? Эта последняя мысль почему-то была Кольке неприятна. Ну да ему вообще был неприятен Северский, и это еще мягко сказано, неприятен…

– Сама не московская? – спросил он.

Вообще-то можно было и не спрашивать. Вся она была не московская, в каждом своем движении и взгляде. Резкости московской, точности, к которым Колька привык с детства и которыми сам обладал в полной мере, в ней не было совсем.

– Из Ростова, – ответила она. – Великого.

И почему-то улыбнулась, словно оправдываясь за то, что ее город называется так торжественно.

– Ну, я поеду, – сказал он.

И сам расслышал в своих словах какую-то едва ощутимую вопросительную интонацию. Как будто ожидал, что Катя предложит ему посидеть, выпить чаю, поболтать за жизнь… Этого совершенно не могло быть – с чего бы она стала задерживать у себя дома таксиста? – но Колька чувствовал себя с ней так просто, что это казалось ему совсем даже естественным.

– Спасибо вам, – сказала Катя. – Вы очень веселый человек.

Так удивительно прозвучали эти слова! Если бы она сказала, например, что он добрый человек, понятно: проявил сочувствие, подвез. Но почему именно веселый? То есть, конечно, он в самом деле не грустный, потому что задумываться не любит, но как-то… Как-то очень просто, прямо она это сказала; люди так вообще не говорят. В Катиных словах и интонациях просвечивало то же, что в светлом взгляде и во всем ее хрустальном лице: природная способность не видеть лишнего, а видеть только главное. Наверное, у нее просто не было лишнего ума на неглавное. Но кому он нужен, лишний ум, пустой ум? Колька, во всяком случае, ни в чем таком не нуждался, ни в себе, ни в других.

Ему было жалко уходить, но уже ведь попрощался. Не глядя больше на Катю – она стояла у окна и из-за снежного заоконного света казалась совсем прозрачной, – он вышел из комнаты.

– Скажи мне, Миша, только честно: если я тебя доведу непосредственно до таможенной стойки, до самолета ты сама добраться сможешь?

– Галь, ну почему ты меня дурой считаешь? – обиделась Мишка. – Я и до таможенной стойки сама могу дойти.

«А кем тебя считать, если ты дура и есть?» – подумала Галинка, а вслух сказала:

– Обойдемся без лишнего риска. Значит, договорились: завтра я тебя отвожу в аэропорт, но до Москвы не сопровождаю.

– Можно подумать, тебе поручили меня сопровождать! – фыркнула Мишка. – Мы с тобой, между прочим, обе в командировке.

Спорить с ней у Галинки не было ни малейшего желания. Чтобы что-либо объяснить этой девушке, объяснения надо было начинать слишком издалека. Например, с того, что взрослые люди не задают окружающим двести пятьдесят вопросов в минуту, а если уж задают, то это хотя бы не должны быть вопросы на уровне «почему днем светло, а ночью темно?».

Все Мишкины вопросы были именно такого свойства. Галинке понадобилось все ее терпение, очень, между прочим, немаленькое, чтобы выдержать это прелестное существо целых две недели. Особенно тяжело дались перелеты из Москвы в Перу и обратно. Даже пятилетний ребенок, сидевший в самолете через проход от них, казался Галинке более сносным попутчиком, чем эта девица, которую ей навязали впридачу к Южной Америке.

Когда Мишка спрашивала просто глупости, это еще кое-как можно было выдержать. Хуже было, когда она впадала в философствование. Именно это происходило с нею весь обратный путь: Мишке вдруг захотелось осмыслить свой заграничный опыт.

– Галя, а как ты думаешь, – устремив на Галинку безмятежный взгляд голубых глаз, спрашивала она, – вот почему получается, что у них чем больше богатых, тем меньше бедных, а у нас чем больше богатых, тем и бедных больше?

– Папу спроси, – вздыхала Галинка. – Он тебе все популярно разъяснит. На личном примере.

Мишкин папа, владелец сети супермаркетов, без всякой на то причины недавно приобрел чахленький глянцевый журнал и решил сделать его образцовым изданием на тему путешествий. То есть он считал, что причина для для такого приобретения очень даже есть: его личный интерес к дальним странам. Почему нельзя было удовлетворять этот интерес, читая уже имеющиеся, притом вполне приличные журналы, объяснить он Галинке так и не сумел. Впрочем, она особо и не расспрашивала. Во-первых, если кто-то готов платить за то, чтобы она ездила в эти дальние страны и писала про них, то пожалуйста, с нашим удовольствием. А во-вторых, не стоит ожидать внятной мотивации от человека, который, называясь Михаилом Рукавичкиным, назвал свою дочь Мишелью, потому что в детстве на него произвел неизгладимое впечатление фильм про Анжелику с Мишель Мерсье в главной роли.