Трактир "Ямайка" - Дафна дю Морье

Именно Джосс Мерлин сорвал мешковину с ее рта и поднял Мэри Йеллан на ноги. Видя, что слабость теперь стала ее частью и преодолеть ее невозможно, поскольку девушка не могла стоять сама и была совершенно беспомощна, трактирщик на чем свет стоит ругал племянницу, оглядываясь на скалы, очертания которых с каждой минутой становились все плотнее и четче. Потом он наклонился к Мэри, потому что она опять упала на землю, и как мешок перебросил через плечо. Ее голова беспомощно раскачивалась, руки безжизненно висели, и девушка чувствовала, как ладони дяди вдавились в ее израненный бок, ставя на нем новые синяки, царапая плоть, онемевшую от долгого лежания на гальке. Он бежал с ней вверх по берегу по направлению к оврагу; его спутники, уже охваченные паникой, грузили остатки трофеев, награбленных на берегу, на спины трех привязанных там лошадей. Их движения были судорожны и лихорадочны, они действовали бессмысленно и совершенно беспорядочно, как будто выбитые из колеи, а трактирщик, вынужденно трезвый и неожиданно оказавшийся без дела, ругал и стращал своих товарищей без всякой пользы. Экипаж застрял на склоне оврага на полпути, и все попытки вытащить его закончились ничем; эта внезапная превратность судьбы усилила панику, повергнув всех в бегство. Бандиты врассыпную бросились по дороге, забыв обо всем, каждый теперь думал только о своей шкуре. Рассвет был врагом, которому легче противостоять в одиночку, в относительном убежище канавы или живой изгороди, чем на дороге в компании пяти-шести человек. Здесь, на берегу, где всех знали в лицо и чужих не могли не заметить, подозрительным показалось бы уже то, что их много. Однако браконьер, бродяга или цыган вполне мог передвигаться один, сам ища себе укрытие и выбирая свою собственную дорогу. Этих дезертиров проклинали те немногие, кто остался, борясь с экипажем, и вот, из-за глупости и паники, повозку вытащили из оврага так неудачно, что она опрокинулась, завалилась набок, и у нее сломалось колесо.

После этой последней катастрофы в овраге начался сущий ад. Все кинулись к оставшейся телеге, которая стояла чуть дальше в овраге, и к уже перегруженным лошадям. Кто-то, все еще послушный главарю и чувствовавший необходимость этого, поджег сломанный экипаж, представлявший для всех них вопиющую опасность, и как же отвратительна оказалась последовавшая за этим свалка — схватка за телегу, которая все еще могла увезти их прочь от берега: дрались не на жизнь, а на смерть, камнями выбивали друг другу зубы, резали глаза битым стеклом.

Те, у кого были пистолеты, теперь обладали преимуществом, и трактирщик рядом со своим единственным союзником — Гарри-разносчиком — стоял спиной к телеге и стрелял в этот сброд, охваченный ужасом перед погоней, которая должна была начаться с наступлением дня, и теперь смотревший на него как на врага, вероломного главаря, навлекшего на них погибель. Первый выстрел ударил мимо, и пуля попала в мягкий склон оврага; но один из противников, воспользовавшись возможностью, порезал трактирщику глаз осколком кремня. Джосс Мерлин отметил своего обидчика вторым выстрелом, угодив ему в живот, и пока тот, смертельно раненный, корчился в грязи, среди своих товарищей, визжа как заяц, Гарри-разносчик попал другому в глотку; пуля пробила дыхательное горло, и кровь брызнула струей, как фонтан.

Это помогло трактирщику отвоевать телегу, потому что при виде крови и умирающих товарищей остальные бунтовщики растерялись и впали в истерику: все как один повернулись и стали удирать, как крабы, по извилистой дороге, заботясь только о том, чтобы оказаться на безопасном расстоянии от своего недавнего главаря. Трактирщик с дымящимся смертоносным пистолетом прислонился к телеге; из пореза над глазом обильно текла кровь. Теперь, оставшись одни, они с разносчиком не теряли времени даром. Всю добычу, которую бандиты подобрали и снесли в овраг, они побросали в телегу рядом с Мэри — всякий хлам, бесполезный и грошовый; главные трофеи остались на берегу, и их смывало приливом. Грабители не рискнули пойти за ними, потому что там хватило бы работы для дюжины человек, а дневной свет уже сменил раннюю зарю, и туман рассеялся. Нельзя было терять ни минуты.

Те двое, которых подстрелили, валялись на дороге рядом с телегой. Дышат они еще или нет — не обсуждалось: их тела были уликой, и их надо было уничтожить. Гарри-разносчик отволок их в огонь. Костер горел хорошо; почти весь экипаж уже сгорел, только одно красное колесо торчало над обугленным и разбитым деревом.

Джосс Мерлин запряг оставшуюся лошадь, и, не говоря ни слова, оба забрались в телегу и тронулись с места.

Лежа в телеге на спине, Мэри смотрела, как по небу плывут низкие облака. Темнота рассеялась; утро было влажное и хмурое. Девушка все еще могла слышать шум моря, более отдаленный и менее настойчивый, — моря, которое выплеснуло всю свою ярость и теперь отдалось на милость прилива.

Ветер тоже стих; высокие стебли травы по краям оврага были неподвижны, и тишина спустилась на берег. В воздухе пахло влажной землей и репой, туманом, который всю ночь лежал на земле. Облака слились с серым небом. И снова тонкая морось дождя падала на лицо Мэри и на ее раскрытые ладони.

Колеса телеги проскрипели по неровному проселку и, повернув направо, выехали на более гладкую поверхность, покрытую гравием; это была проезжая дорога, которая шла на север между низкими живыми изгородями. Издалека, через поля и пашни, донесся веселый перезвон колоколов, случайный и нестройный в утреннем воздухе.

Внезапно Мэри вспомнила: сегодня Рождество.

Квадратный кусок стекла показался ей знакомым. Он был больше, чем окно экипажа, и перед ним имелся выступ, и через все стекло шла трещина, которую девушка хорошо знала. Мэри не сводила с нее глаз, пытаясь вспомнить, и удивлялась, почему больше не ощущает дождя на своем лице и постоянного потока ветра. Под нею тоже ничего не двигалось, и сперва девушка подумала, что экипаж остановился, снова врезавшись в склон оврага, и что судьба и обстоятельства заставят ее опять пережить все минувшие ужасы. Вылезая через окно, она снова упадет и ушибется, и снова, идя по извилистому проселку, наткнется на Гарри-разносчика, сидящего в канаве; но на этот раз у нее не будет сил сопротивляться ему. Внизу на покрытом галькой берегу люди ждали прилива, и корабль, плоский и чудовищный, как большая черная черепаха, качался в своей морской колыбели. Мэри застонала и беспокойно задвигала головой; уголком глаза она увидела рядом с собою коричневую выцветшую стену и ржавую шляпку гвоздя, на котором когда-то висела табличка с цитатой из Библии.

Она лежала в своей спальне в трактире «Ямайка».

Вид ненавистной ей комнаты, холодной и тоскливой, по крайней мере был защитой от ветра и дождя, и от рук Гарри-разносчика. И шума моря она тоже не слышала. Рев волн больше не потревожит ее. Если сейчас придет смерть, она будет союзницей; существованию она больше не рада. Так или иначе, из нее уже выжали жизнь, и тело, лежащее сейчас на кровати, ей не принадлежало. Мэри не хотела жить. Потрясение превратило девушку в куклу и отняло у нее силы; глаза ее налились слезами жалости к самой себе.

Потом над ней наклонилось лицо, и Мэри отшатнулась, вжавшись в подушку и защищаясь выставленными вперед руками, ибо толстые губы и гнилые зубы разносчика не выходили у нее из головы.