Лучше для мужчины нет - Джон О'Фаррелл

Я бросился наверх. Наша кровать была пуста. В детской пусто. В шкафу Катерины – пусто. Часть игрушек и детской одежды тоже исчезла. В спальне царил порядок пустого гостиничного номера. Я стоял посреди комнаты и ошеломленно озирался. Мой разум пребывал в свободном падении. И вдруг, совершенно неожиданно, меня озарило. "Гулл-сити". Ответ на вопрос Саймона – "Гулл-сити". А от меня ушла жена и забрала с собой детей. Мой брак рухнул. "Гулл-сити". Ну, конечно же.

– А это комната детей, – сказал я отцу.

Он перешагнул через ненужные мягкие игрушки и оглядел осиротевшую комнату Милли и Альфи.

– Очень симпатично, – сказал он. – Мне нравится, эти облака на потолке… Это ты их нарисовал?

– Э-э… нет, это… Катерина.

– А.

Вряд ли я мог вообразить, что буду показывать отцу квартиру без Катерины и детей.

– Вот здесь спала Милли, а здесь спал Альфи.

– Да, понятно. А кто это на пуховике?

– На одеяле? Барби, – недоуменно ответил я. Я жил в доме, где Барби поклонялись более ревностно, чем в Ватикане – деве Марии. И мне стало не по себе, что в мире есть люди, которые никогда не слышали о деве Барби. – А вон там Кен.

– Кен – это муж Барби?

– Ну, мне кажется, они не женаты. Кен просто ее приятель. Или, может, жених, кто их знает.

Повисло неловкое молчание.

– Вообще-то они уже лет тридцать встречаются, так что если Кен еще не поднял этот вопрос, Барби пора бы и забеспокоиться.

И я выдавил нервный смешок, но отец, похоже, не уловил шутки. Может, сейчас не самое подходящее время для шуток на тему брака и супружеской верности. Мы немного постояли, отец силился изобразить к детской повышенный интерес.

– С тех пор, как Катерина от меня ушла, я здесь ничего не трогал, – проговорил я жалобно. Слишком жалобно.

Отец задумался.

– Ушла? По-моему, ты говорил, что она забрала машину.

Никто лучше престарелого родителя не умеет обратить внимание на самую несущественную деталь.

– Ладно, не ушла, а уехала.

– А ты где был?

– Грузил барахло из своей квартиры, чтобы перевезти его сюда.

Еще одна задумчивая пауза. Что-то его тревожило – но вовсе не крушение сыновьего брака.

– Так как же она взяла машину?

– Что?

– Как она взяла машину, если ты грузил в нее вещи?

Я изнуренно вздохнул, давая понять, что этот вопрос не имеет отношения к делу.

– Я нанял фургон.

– Понятно. – Пару секунд отец обмозговывал этот факт. – Выходит, ты знал, что ей понадобится машина, чтобы отвезти детей и вещи к своей матери?

– Нет, разумеется, ничего такого я не знал, иначе попытался бы ее остановить.

– Тогда почему ты вывозил вещи из квартиры не на своей машине? "Астра" довольно вместительный автомобиль, к тому же – пикап.

– Послушай, какая разница? Барахла было много; на машине пришлось бы сделать два захода.

Отец молчал, и мы перешли в соседнюю комнату – в нашу спальню. Я слегка смутился, осознав, насколько женское там убранство: одеяла в цветочек, туалетный столик накрыт салфеткой – теперь, когда я спал здесь один, все это выглядело неуместным.

– А это дорого – нанять фургон?

– Что?

– Фургон для перевозки вещей стоит дорого?

– Почем я знаю? Миллион. Папа, при чем тут фургон?

– А ты, случаем, не взял его в длительный прокат? Может, ты на нем теперь ездишь, раз Катерина забрала машину?

– Нет, не брал я в прокат этот долбаный фургон!

Хотя жаль, что не брал, не то задавил бы папашу.

Мое раздражение усиливалось тем, что я не мог не винить отца за уход жены. Верный себе, папа недавно оставил свою подружку ради другой подружки – помоложе. Джоселин жутко расстроилась: должно быть, нелегко оказаться брошенной в пятьдесят девять лет, да еще лишь потому, что тебе не пятьдесят четыре. В приступе ярости она переправила Катерине мое пространную исповедь – дабы показать, сколь ненадежны мужчины из рода Адамсов.

Возможно, именно поэтому папа избегал разговоров о случившемся. По телефону я спросил, прочел ли он мое письмо.

– Ну да, конечно, – весело ответил он.

– Ну и что ты думаешь?

Отец не мешкал ни секунды:

– Твой почерк заметно улучшился, ты не находишь?

Но теперь мне требовались подробности: как именно Джоселин обнаружила письмо, обыскала ли она его карманы, залезла в ящик его стола или как-то еще? Я уже собирался устроить папе допрос, но он сказал:

– Жаль, что ты не пригласил меня несколькими неделями раньше. Было бы приятно встретиться с Катериной и детьми.

Да, жаль, подумал я. Тебе, видите ли, жаль, что от меня ушла жена с детьми. Какая досада. Бедный папа, бедный ты, бедный.

– Да, жаль, что Джоселин прочла письмо, адресованное тебе, иначе Катерина с детьми до сих пор были бы здесь.

– Ха. А ведь точно! – воскликнул отец, словно я выиграл очко на школьном диспуте.

– Она что, обшарила твои карманы?

– Что ты имеешь в виду?

– Джоселин. Как она добралась до моего письма? – Последовала пауза. До папы начало доходить: похоже, он поступил так, как поступать вовсе не следовало.

– Не… я… показал его ей.

– Что ты сделал? – заорал я.

– А что? Не надо было?

– Ты показал любовнице письмо с признаниями своего сына, а затем послал ее куда подальше?

Папа озадаченно смотрел на меня. Он сдвинул брови, и чахлый хохолок пересаженных волос на макушке испуганно зашевелился.

– Что значит – "послал"? – неуверенно спросил отец.

– Это значит, что ты сделал то же самое, что проделали со мной. Послал, бросил, кинул.

– Мне кажется, это не совсем справедливо. Ведь это ты обманывал жену, а не я.

Тут в моем мозгу перегорели все предохранители.

– Ну я, по крайней мере, не трахался с аптекаршей и не уходил от пятилетнего ребенка!

– Это нечестно, Майкл. Все было гораздо сложнее…

– Я думал, ты бросил меня, потому что я совершил что-то ужасное. Думал, что это я во всем виноват.