Русский лабиринт - Дмитрий Дарин

– Пошли, что ли! – В избу заглянул дед.

– Ага. Оденусь только. – Алексей почти вприпрыжку пошел в свою комнату.

– Не дело! – остановил Сидор. – Так пошли!

И действительно, снимать штаны пришлось бы через полминуты – дед Сидор звал в баню.

Дух, неповторимый дух русской бани встретил их еще до порога. Пригнувшись под низкой притолокой, Алексей прошел за дедом Сидором в предбанник. Ловко раздевшись одной рукой, Сидор буркнул на глазевшего внука, чтобы не мешкал, толкнул еще более низкую дверцу и прошел в парилку. А поглазеть было на что – столько боевых шрамов на теле Алексей еще ни у кого не видел. Шрамы были самых разных размеров, конфигураций и оттенков. Были и круглые – верно, от пуль, были и от рваных осколочных ран – похожие на заплаты, был и какой-то длинный, багровый, как будто свежий, во все плечо, кончавшийся вместе с рукой на культе. Алексей вдруг вспомнил разговор двух типов у него в машине, вернее, слова одного насчет того, что металл на орденах дороже крови, что за них проливали. И сразу за ней полозом скользнула другая мыслишка – у дедули-то орденов таких немало, судя по той самой крови. По ранениям, то бишь. Алексей улыбнулся – вот оно! Зачем самолет, зачем тайга? Дед все равно старый, одинокий, на кой ему эти цацки. И покупатель есть – тот самый тип в машине. Его через Архипова найти можно. Хотя еще самого Архипова найти надо, да это и не беда, если не найдется, – раз спрос есть, будет и другой покупатель. Главное – улучить подходящий момент да аккуратно пошарить в шкафах. Перед самым отъездом, а отъехать через пару дней. На могилу сходить, на охоту. А потом, когда дела поправятся, выкупить или такие же купить да вернуть как-нибудь. А может, и не придется деньги тратить, старый все-таки дед, хоть и крепкий пока. Вот и решение проблемы. Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Алексей улыбнулся сам себе и так, с улыбкой, и зашел в парилку вслед за дедом.

Парились не то чтобы долго – часа два. Сидор сам поддавал пар, хлестал то березой, то дубом одной рукой, зато крепко, с оттяжкой. Алексей шипел и стонал, но терпел – понимал, что испытывает его дед на «столичную штучку». Позориться перед стариком не хотелось. Но во время обхаживания росла какая-то неприязнь к деду, словно тот наслаждался его «мучениями» и нарочно не ждал, пока пар осядет, чтобы погорячее, чтобы ошпарить. Стиснув зубы, Алексей уже был точно уверен, что быть старику без наград, уже со злорадством представлял его растерянную рожу, когда хватится своих орденов. Потом, под кадушкой, сделанной у входа в баню так, что, потяни цепь, и выльется на тебя ушат холоднющей воды, подававшейся помпой прямо из колодца, Алексей чувствовал облегчение, блаженство, даже невесомость. Но злорадство не смывалось водой из кадушки, оставалось где-то там внутри, совсем глубоко, куда не достают ни пар, ни совесть. Потом и он потчевал старика веничками, но разумно не мстил, стегал полегче, со скидкой на возраст, чтобы не выказывать злость, чтобы дед не учуял чего раньше, чем надо. После кадушки сидели на приступке, Сидор с наслаждением затягивался едким сизым дымом из каких-то папирос еще советского производства. У Алексея кончились свои сигареты, но курить такой «самосад» он не рисковал.

Так два часа или чуть больше и пролетели, пока Сидор коротко не сказал – шабаш. Вернулись в избу. Сидор открыл погреб, вернул туда молоко и творог, а достал взамен квас. После такой бани квас показался Алексею амброзией – напитком богов. Алексей, разрумянившийся и разомлевший, неспешно порылся у себя в комнате в сумке, нашел свежее белье, оделся, вышел и обомлел – Сидор стоял при полном параде. Несмотря на жару, он был в сапогах, куда были заправлены костюмные штаны, а на потертом пиджаке светились ордена и медали. Не скрывая интереса, понимая, что его интерес будет принят за восхищение, Алексей подошел вплотную и нагнул шею. На двух выпуклых звездах, одной серебряной, с позолоченной Спасской башней посередине, а одной без золочения, висящих на черно-оранжевых лентах, на красной эмали было написано «Слава». «Ордена Славы», – понял Алексей, это были как раз те, которые называл торговец наградами. Еще на груди у деда красовались серебряная звезда с надписью «Отечественная война» и штук пять медалей. Алексей понял, что звезда – орден «Отечественной войны», но какой степени и какой ценности, не знал.

– Да, – покачал головой Алексей, – иконостас, что надо!

– Пошли, что ли, – буркнул Сидор, не привыкший к такому вниманию, – Оксана ждет. И Степанида тоже.

– Конечно, конечно, – закивал Алексей, с трудом отрывая взгляд от орденов.

Погост находился чуть дальше, чем обычно в деревнях. Шли степенно, не торопясь. Алексей смотрел по сторонам – а вдруг встретится та самая вчерашняя глазастая деваха. Уж тогда бы продолжилось знакомство, помнил Алексей, что те певучие глаза не без игры смотрели, не без приглашения. Но по дороге встретился Митрич, шедший как раз к ним, вернее сказать, за Алексеем. Но, увидев, что Сидор сам на кладбище направился, остановился только для перекура. Закурили свои горлодеры от одной спички из коробки Митрича.

– Ну что, с легким паром, Лешка? – из-за дыма полуспросил, полуприветил Митрич.

– Ага. То есть спасибо! – кивнул Алексей. – Хороший пар был.

– Ну и ладно. На охоту не передумал еще? Завтра можем пойтить по-тихому. Соболя или медведя трогать не будем, а кулика или перепела какого – немного можно. Не торчать же тебе до осени здесь из-за этой птицы.

– Браконьерничаешь, Колян, – заметил Сидор, докуривая.

– Да чего там… сентябрем не пойду нарочно два дня дичь бить. Верну природе трожды.

Алексей не очень помнил, что он говорил вчера об охоте, и совсем уж не мог вспомнить, говорил ли что о поиске рухнувшего самолета. Если ляпнул о самолете, плохо. Могут спросить, отчего перестал интересоваться, почему больше не рвется искать тело летевшего товарища – «легенду» Алексей как раз запомнил. Поэтому на всякий случай решил согласиться – пока других расспросов не последовало.

– Тока с самого утра пойдем, на зорьке, почитай. В кровати не потянисси особо. Ниче?

– Нормально, на том свете отосплюсь, – заверил Алексей.

Митрич тоже бросил окурок.

– Почем знашь? Мож, там по грехам будят? – загадочно ответил Митрич, кивнул на прощание и пошел своей дорогой.

Могила матери была ухожена. Дед и внук молча стояли перед обычной серой каменной плитой с именем, фамилией и цифрами начала и конца этих имени и фамилии. Алексей досадовал, что не догадался нарвать и принести хотя бы полевых цветов. Не зная, куда деть руки и вообще что нужно делать, кроме того, что молчать, он сложил кисти за спиной, как заключенный, и начал урывками вспоминать детство. В голову все лезли родительские ссоры. Все всегда происходило в одну сторону – отец орал, мать смотрела на него раскрытыми в ужасе глазами, потом плакала в ладони, некрасиво ссутулив плечи. Вдруг на память тенью легла та минута, когда она не хотела отпускать его с отцом, все прижимала к себе и гладила по голове, взъерошивая волосы. Алексей наяву услышал материнский плач, даже не плач – собачий скулеж. А теперь вот положено бы скулить ему самому, но Алексей ничего не чувствовал. Нет, умом он понимал, что здесь, в метре от него лежит не чужая женщина и не дальняя родственница, а родная мать. Но ум ни плакать, ни жалеть не умеет, а сердце оставалось холодным, как могильный камень. Скорбеть было нечем. Сидор достал из кармана штанов чекушку, из пиджака – две маленькие рюмки. Алексей, которому приходилось кого-то поминать в своей жизни только второй раз за два дня, потянулся было чокаться. Потом сообразил, отдернул руку, половина водки выплеснулась. Сидор внимательно посмотрел на Алексея, по обыкновению ничего не сказав, долил до краев. Выпили. Сидор отер белые усы. Еще немного постояли, потом Сидор пошел к другой могиле. Алексей не знал – следовать за ним, он уже понял, что дед пошел к своей жене, его, Алексея, родной бабке – или для приличия остаться пока здесь. Решил не спешить, постоять малость одному. Наверное, его нарочно оставили наедине с матерью, из тактичности. Алексей снова взглянул на даты. Тридцать четыре года – много или мало? Мало, конечно, ему бы в два раза больше было бы мало. Вот через восемь лет, то есть около трети того, что он прожил, ему будет тоже тридцать четыре. И что же, помирать что ли? А с другой стороны, некоторые и в 18 лет гибнут – солдатики в Чечне, например. Ну, это кому не повезло, конечно, из стада выбиться. А такие, как он – из приличных семей, умные, хваткие, деловые, должны жить долго. Дольше тридцати четырех. Намного дольше! Алексей кивнул сам себе, утверждая свою же мысль, и пошел к деду Сидору, стоявшему неподвижно неподалеку. Так же неподвижен был его взгляд, вошедший в надпись на плите: «Липунова Степанида Герасимовна 1920–1968». «Год смерти – год моего рождения. Прямо мистика какая-то», – первое, что подумал Алексей, встав рядом с дедом.