Единственные - Далия Трускиновская

– Так это и есть твоя краля? – спросил старик. – Послушай, не будь дураком. Она уже начала пить, не удержишь.

– Удержу, – ответил Рома. – Дядь-Ваня, как вы это?..

– При помощи холодной воды и соответствующей матери. Хорошо еще, что послушалась. Мы отсиделись наверху, чуть ли не под самой крышей, потом спустились, я ее под кран сунул, потом эта подруга, Олька, ей дурную башку полотенцем сушила. Ромка, я тебе говорю – не справишься. Ты просто не знаешь, как бабы спиваются, а я знаю. На войне у нас санитарки не хуже здоровых мужиков спирт пили и махорку смолили, кончилась война – мало кто продолжал, мои подружки и пить, и курить сразу почти бросили. Потому что больше незачем. Но как спивалась Люська – я видел. Потом замерзла, ночью сорок седьмого… Ромка, оставь ее. Тут если кто и поможет – так парень, который будет лечить оплеухами. Ты так сможешь? Ну, знаю, что не сможешь…

– Дядя Ваня, я ее люблю.

– Это аргумент. Ромка, у нее характера нет. Она месяц продержится, потом ее подружки угостят – и пошло-поехало. У наших девчонок-то характер был! Ну, правда, из себя она – ладненькая… И это – все, что у нее сейчас есть, а скоро и этого не будет! И что же ты тогда будешь любить? Шкелет с нечесаными космами?

– Дядя Ваня, если она согласится выйти за меня замуж, я ее вытащу. Она ведь не так давно…

Рома запнулся. Он сообразил, что на самом деле пьянки начались давно, только он не знал обо всех подробностях.

– Ты и ей не поможешь, и себе жизнь поломаешь.

– Ну и поломаю…

– Дурак ты, Ромка.

– Какой уж есть.

– Не дуйся. Ты действительно дурак.

Вот такой получился разговор. Иван Дмитриевич видел, что Рому не переубедить, сам он называл это состояние словечком «заколодило». Он искренне желал Роме счастья – но счастья с хорошей девчонкой. Тут же он предвидел сплошные неприятности – и первой было глобальное неуважение женщины к мужчине, с которым она вынуждена жить, поскольку спасает и выручает.

Когда через день Рома явился в редакцию и остался наедине с Варварой Павловной, она коротко спросила:

– Намухлевал?

Он мог бы сделать то, что Яшка называл «незнакомый цвет лица», но промолчал.

– Ну, ладно, – сказала тогда Варвара Павловна. – Смотри, я это запомнила.

Потом начались великие перемены – Игоря, заместителя ответсека, забрали-таки в горком комсомола, на его место Бекасов, как обещал, перевел Рому, Регину спровадили во вторую смену, Тамару взяли в первую, вернулась Лида, и ее приняли с огромной радостью. Она немного похудела, пропали круглые щечки, работать ей не хотелось, строить дальнейшую карьеру тоже не хотелось, а в голове была одна кроха Ксюшенька. Удалось выстроить такой график, что и Анна Ильинична могла работать в телетайпной, и Лида – в корректуре, но все было выверено с точностью до минуты и в любой день могло грохнуться.

Регина стала сладенькой, как повидло, ко всем норовила подладиться, и это было еще хуже, чем ее язвительные замечания и странная манера называть всех козликами и козочками. Уходить из редакции ей совершенно не хотелось, и она пошла на подвиг – стала торговать дефицитом чуть ли не по себестоимости, лишь бы мобилизовать общественное мнение в свою пользу. Сперва она обрабатывала только свою, вторую, смену, но наконец отважилась посягнуть на первую.

– Лидка, держись! – заявила, врываясь в корректорскую, Регина. – Что мне предложили! Я увидела – сразу про тебя подумала! Это же на твою задницу! Идем к нам, померишь!

– Ох, неймется тебе! – заметила Варвара Павловна, которую трудно было провести фальшивым восторгом.

– Ну ведь как на нее шито!

Регина чуть не силком потащила Лиду в маленькую корректорскую.

Оказалось – она принесла джинсы, самые настоящие «вранглеры». Тамара их разглядела с изнанки, понюхала кожаный «лейбл» и чуть ли не на зуб попробовала, сказала: точно, оригинал.

– Они мне малы, – безнадежно сказала Лида.

– Теперь все носят в облипочку! Давай, натягивай!

– Их только с вазелином натянешь…

– Ничего, я помогу!

И действительно – помогла. «Вранглеры» даже застегнулись почти без втягивания живота.

– Пошли, козочка, покажешься Варваре!

– Да ты что!

При мысли, что придется в этой самой облипочке идти по длинному редакционному коридору, Лиду пот прошиб. Все мужчины увидят ее ляжки и наметившийся животик!

Но Регина вытащила ее за руку и проволокла по коридору, как мешок с картошкой.

– А что? Ничего! – сказала Варвара Павловна. – Сесть-то в них можешь?

Лида изумилась – ей казалось, что фронтовичка и коммунистка должна презирать это модное извращение. Но Варвара Павловна улыбалась.

– Ты, Лида, одеваешься, как бабушка. Нельзя же так, в самом деле. Ты молодая женщина, – строго объявила Варвара Павловна. – Надо соответствовать. Все в джинсах ходят – и ты ходи.

Наверно, так же она в военную пору говорила какому-нибудь растерявшемуся новобранцу: «Все в атаку бегут – и ты беги».

Оказалось – за эти темно-синие штаны с оранжевой отстрочкой нужно отдать всю зарплату. Лида онемела.

– Я могу тебе одолжить, – пообещала Регина.

– Да и я могу, – добавила Варвара Павловна. – Бери!

– Меня мама убьет.

– С мамой я сама поговорю. Скажу ей – будь я на двадцать лет моложе, сама бы такие носила.

Анна Ильинична Варвару Павловну уважала. Глава корректуры, женщина с высшим образованием, себе цену знает, с самим редактором на «ты»! Штаны, понятное дело, Анне Ильиничне казались отвратительными – нельзя же, в самом деле, так задницу показывать. Но Варвара Павловна сурово сказала, что они нужны – все редакционные женщины ходят в джинсах, одна Лида – в старушечьем костюме, а ведь ей и в райкоме комсомола приходится бывать, так что – пусть соблюдает молодежный стиль. Мнение начальства Алла Ильинична сочла законом.

«Вранглеры» были куплены – и едва навеки не залегли в шкафу. Лида сперва стеснялась их надевать. Потом, понемногу, стала носить с длинными свитерами. И это уже было для нее великим прогрессом.

Ее попытки подражать Варваре Павловне перешли на несколько иной уровень – отказавшись от делового костюма из плотного тесного трикотажа, Лида стала усерднее копировать уверенную повадку и голос, в котором порой прорезались совсем молодые и даже озорные нотки. Однажды, в отсутствие Варвары Павловны, она даже сказала Илоне и Тамаре: «Э-э, девки!», и получилось очень похоже.

А Илона совсем притихла. Она работала дневным корректором, но после прочтения трех полос домой не торопилась – что там, дома, делать? С матерью уныло ссориться из-за немытого пола? Она застревала в редакции, бродила по коридорам, часто забредала в отдел культуры и копалась в журналах. Однажды увидела в «Советском экране» лицо Буревого и затосковала, называя себя дурой и идиоткой. Буревой снялся в очередном революционном фильме, но в рецензии о нем не было ни слова – только физиономия, и та – на втором плане, за плечом главного героя.