Безбилетники - Юрий Юрьевич Курбатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А как на это Демерджи попасть? – спросил Том.
– Нужно до Лучистого доехать, это село на склоне. Только я туда не еду. А до Алушты могу подбросить. Едем?
– Едем! – сказал Монгол.
– Какие тут названия! Лучистое, Приветное, Родное. Прям романтика. – Том вертел головой, разглядывая знаки. Настроение у него приподнялось.
– У меня теща в Приятном Свидании живет, – усмехнулся водитель.
– Красиво там? – тут же откликнулся Том.
– Конечно… «Черный квадрат» Малевича видели? Это он там рисовал. Ночью.
И водитель весело захохотал.
– Эх, да Крым – это лучшее место в мире. Это я вам как моряк заявляю. Я по всему миру на сухогрузах ходил. В Норвегии был, в США, в Канаде, на Кубе. Да везде. У нас тут сама земля такая. Добрая, плохого не терпит. Тут каждый бомж – Диоген. Лучше Крыма на свете места нет, и быть не может. А знаете, почему?
– Почему?
– У нас море другое, закрытое. Вот взять, к примеру, океан. Он ревет, валы длинные катит. Грохот стоит, будто под водой турбина работает. Средиземное море, Карибское там, всякое. На берегу спокойно не посидишь, не расслабишься. А у нас море – ласковое, тихое. Иногда пошумит, конечно, – но это так, для порядку. Характер показывает. Ну, и соли мало. Можно нырять и даже глаза не закрывать. В океане так не получится. Такое вот у нас море. Ручное, малосольное. Оно не только тело, оно душу лечит.
– Как бы нам их найти, наверху? – допытывался Том.
– Та сколько той Демерджи? Поднимитесь – узнаете. Может, услышите даже. Они же молчать не будут.
– Интересно, а про Бермудский треугольник правда? – спросил Монгол.
Водитель минуту ехал молча, думая о чем-то своем. Затем ответил.
– Я не был. Друг мой был, Петька. Он на барке «Крузенштерн» матросом ходил. Есть у нас такой парусник, трофейный. Короче, плывут они на Бермудах, смотрят, – яхта без якоря болтается. Посмотрели в бинокль, – на борту никого. Прочитали название, позвонили в ближайший порт, уточнили. Оказывается, что эта яхта неделю назад как утонула. Народ едва успели вертолетом эвакуировать. Владелец – американец, уже страховку оформлял. Ну, они взяли ее на буксир, и в ближайший порт притащили. Вот и вся история.
– Значит, – правда?
– Правда.
Машина остановилась у алуштинского автовокзала.
– Вон она, Демерджи, справа по борту, – водитель кивнул на курящуюся в грозовых облаках зеленовато-коричневую громадину.
– Спасибо!
– За спасибо солнце светит! – шофер дал по газам, затем вдруг остановился, сдал назад.
– А знаете, как их хозяин яхты отблагодарил? Выставил им ящик шампанского. Такие они, капиталисты. – Он сплюнул в окно и уехал.
Они стояли и молча смотрели на гору. Тому вдруг страшно захотелось оказаться там, среди далеких, будто отлитых из воска, каменных столбов. Защемило сердце, будто он был уже там, – давным-давно, в далеком сне, в детстве, в переживании бабушкиной сказки, когда все предметы были огромные, но не пугали, а восхищали своими размерами. Гора манила его смутным, сосущим под ложечкой обещанием чуда.
– Что думаешь?
– Что я, дурак, туда лезть? – прозаично сказал Монгол.
– Ты же вроде не против был?
– Я? – удивился Монгол. – Пошли купаться. Заодно ноги полечишь.
– Ну да. Да я бы и не дошел. Ноги болят до сих пор. – Том бросил прощальный взгляд на гору.
– Ты что, не вкурил? Здесь же мой дядька живет, – сказал Монгол. – Давай искупаемся, чтобы тебя отпустило, а потом уже к дядьке зарулим. Он такие истории знает! Про концлагерь, про немцев. Про французских партизан.
Алушта показалась им шумным, как базар, пыльным и бестолковым городом. Здесь было то тесно, то неудобно, то как-то чересчур просторно. Изнывая от духоты, они долго брели к морю, пока, наконец, не заблестела перед ними на солнце широкая набережная. За ней грохотало почерневшее от непогоды море.
Том лежал на берегу, наполовину забравшись в воду. Ноги покалывали.
Монгол лениво швырял в воду камешки. Безмыслие и полная беспечность овладели обоими.
– Слышь, Том?
– Чего?
– А вот прикинь. У моего дядьки из близкой родни – только моя мать. Он помрет, квартиру ей отпишет. Будем сюда девок возить.
Том не ответил.
Уже вечерело. Как всегда, хотелось есть, а идти никуда не тянуло.
– Воздух тут такой, что ли? – говорил Монгол. – Все время спать хочется.
– Значит, в горы не идем? – вновь спросил Том.
– Зачем? Дядьку найдем, перекантуемся у него дня два-три. От него Серому позвоним, и всех делов.
– У него телефон есть? Ты ему звонил?
– Кому?
– Да дядьке своему!
– Не, я лучше без звонка. Пусть это вроде как сюрприз будет. Он у меня дядька героический, ему к сюрпризам не привыкать.
– А, ну тогда ладно. Так, может, сейчас и пойдем?
– Погоди. Дай настроиться. – Монгол подложил под голову камень, закрыл глаза.
Всю дорогу он ждал этой встречи, но когда далекий дядя оказался где-то рядом, его вдруг объяла неясная тревога. Он тянул время, будто боялся чего-то, – нелепого, непоправимого. «А вдруг он умер?» – стукнула в голову мысль. «Да нет, если умер, мать бы знала» – успокаивала другая. Но тревога не уходила.
– Не нравится мне погода, – сказал Том, мрачно смотря в небо.
– Ага. Как в теплице. – Монгол открыл глаза, привстал на локтях, посмотрел в сторону гор. Оттуда ровным полукругом, будто крышка кастрюли, наползал на Алушту иссиня-черный грозовой фронт.
– Пора двигать.
– А куда?
– Сзади море. Значит, – только вперед. – Монгол полез в сумку, вытащил из нее блокнот с адресом. – Хоть этот сохранился. Пошли.
Непогода приближалась. В лицо подул резкий ветер, взметнул пыль вдоль обочин, утих. И сразу начался дождь. Вначале мелкий и теплый, он быстро превратился в настоящий тропический ливень. Вдоль дороги забурлил, понесся к морю грязно-бурый поток, увлекая с собой в водоворотах мусор, окурки, сорванные с деревьев листья. Затем посыпался, весело поскакал по лужам град. Резко, по-осеннему похолодало, будто между гор на Перевале кто-то открыл невидимый шлюз для ледяного ветра. По желтому небу неслись оттуда к морю низкие, черные облака. Прохожих словно смыло. Застигнутые врасплох отдыхающие, прикрываясь пакетами, бежали по своим укрытиям.
– Вот тебе и курорт. Как в холодильнике, – стучал зубами Том.
– Сейчас отогреемся, – сказал Монгол.
Через полчаса блужданий они, промокшие до нитки, стояли, наконец, у одинокого подъезда свечи-высотки.
– Пошли, –