Я возьму твою дочь - Сабина Тислер

Невероятно долгие девять месяцев были для него все равно что девять лет, с тех пор как его теща Глория поселилась в их доме. За это время у женщин рождались дети, и какой бы мучительной ни была беременность, она все равно когда-нибудь заканчивалась – в отличие от гостевания Глории. Он опасался, что на свете существует только один человек, который может жить вечно, и этот человек – именно Глория. Она родила дочь Габриэллу в сорок лет, а теперь ей было семьдесят восемь. Глория мечтала иметь детей, но никак не могла забеременеть. В возрасте тридцати пяти лет она впервые в жизни пошла к гинекологу и пожаловалась на свою беду. Гинеколог проводил обследования, отправлял анализы в различные лаборатории, и с каждой неделей его лицо становилось все задумчивее.

– Mi displace,[53] – в конце концов сказал он, – но у вас не может быть детей. Ничего не поделаешь, это судьба.

Глория была страшно огорчена, и ей понадобилось целых полгода, чтобы справиться с потрясением. Но однажды утром за завтраком она вдруг хлопнула в ладоши, да так, что ее муж от удивления отложил газету в сторону, и сказала:

– Va bene.[54] Раз это так, то пусть так и будет. Баста. Давай наслаждаться жизнью, Сильвано!

Сильвано засмеялся.

– Иногда у тебя бывают действительно хорошие идеи, Глория.

Они так и сделали. Они любили друг друга свободно, больше не вспоминая о своем желании иметь детей, и через четыре года Глория забеременела.

– Все гинекологи – идиоты, – таким был ее вывод.

Она отказалась от дальнейшего посещения врачей и в сорок лет произвела на свет здоровую девочку – Габриэллу.

Прошлым летом Габриэлла неожиданно уехала в свой любимый город Рим, потому что в этом захолустье, в Амбре, очень тосковала по родине. И уж совершенно неожиданно через короткое время вернулась, но не одна, а с Глорией, которая с каждым днем становилась все более рассеянной и забывчивой и уже не могла оставаться одна в Риме.

Донато страшно опозорился, когда организовал самую большую поисковую операцию, которая когда-либо объявлялась в Вальдамбре, потому что возникло предположение, что его теща заблудилась в лесу и уже несколько часов бродит неизвестно где. Когда наступила темнота и нервозность его помощников достигла апогея, Глория с довольным видом появилась дома. Она и одна из ее соседок выпили по рюмочке, а потом заболтались, тем самым запустив процесс, который вызвал огромное количество насмешек и принес ее зятю массу неприятностей.

С тех пор у них были весьма напряженные отношения, и Нери предпочитал бегство, когда Глория усаживалась в кухне и несла всякую чушь, невероятно громко прихлебывая кофе с молоком.

По выходным дням он, Габриэлла и теща, которую все называли бабушкой, завтракали вместе. Джанни, их семнадцатилетний сын, в это время обычно еще валялся в постели и заходил в кухню лишь для того, чтобы, не здороваясь ни с кем, молча забрать свой кофе.

Разговоры по выходным велись всегда одни и те же, а иногда повторялись почти слово в слово.

– Дорогая, – говорила бабушка, прихлебывая кофе, Габриэлле, – а сколько тебе, собственно, лет?

Донато поднимал к небу глаза, чего бабушка не замечала, потому что вообще не обращала на него внимания, он был для нее пустым местом.

– Тридцать восемь, мама.

– Да-а, уже такая старая.

Бабушка кивала и делала такое лицо, как будто о чем-то серьезно задумалась.

– А ты замужем, дорогая?

– Да, конечно, мама. Ты же знаешь!

– Да что ты говоришь! – У бабушки был озабоченный вид. – А за кем?

– За Донато, мама. Скажи же хоть что-нибудь, – шипела Габриэлла на мужа, – чтобы она вспомнила тебя.

Донато качал головой, сжимал зубы и молчал.

– В Рождество вы всегда вместе складывали пазлы, мама.

– Но тогда бы я об этом помнила! – Бабушка начинала раздражаться. – Он порядочный человек?

– Конечно. Даже очень.

Бабушка кивала и шумно прихлебывала кофе.

– Ты можешь сегодня после обеда отвезти меня на улицу Виа Кальяри? Я хочу повидать Паолу.

– Виа Кальяри находится в Риме, мама. А Паола уже два года, как умерла, – вздохнула Габриэлла.

– Я хочу к ней в гости! – настаивала бабушка.

– Это невозможно. Ты же в Амбре, а не в Риме!

– А почему я не в Риме?

В этот момент Донато всегда вставал и выходил из кухни. Габриэлла иногда задумывалась, действительно ли у бабушки развился склероз или же она ловко притворяется и водит всех за нос. Задавала ли она этот вопрос исключительно из вредности, чтобы подразнить зятя, или же у нее действительно остались лишь туманные воспоминания о прошлой жизни?

Бабушка задавала этот проклятый вопрос каждое воскресенье.

Габриэлла вздыхала:

– Ты живешь у нас, а мы теперь живем не в Риме, потому что для Донато там нет работы, а здесь есть. Я же рассказывала это тебе уже тысячу раз, мама.

Бабушка кивала и засовывала в рот половину круассана, что на минутку заставляло ее замолчать.

– Дорогая, – говорила она после невольной паузы, – а у тебя дети есть?

– Да. Сын Джанни.

– Так-так. И сколько же ему лет?

– Семнадцать.

– А почему я об этом не знаю? Я хотела бы познакомиться с мальчиком.

В кухню как раз зашел Джанни в одних только боксерских шортах. Волосы у него были растрепанные, а глаза – заспанные.

– Джанни, – сказала Габриэлла, уже порядком нервничая, – скажи, пожалуйста, бабушке «Доброе утро» и объясни, кто ты.

Джанни взял свою чашку кофе, покрутил пальцем у виска, показывая, что у кого-то не все в порядке в голове, и вышел.

Бабушка его вообще не заметила.

– У тебя все в порядке, дорогая, или мне стоит о тебе беспокоиться?

– Все в порядке, мама. У меня есть все, есть любимый муж, есть старательный сын, и я себя чувствую очень хорошо. Так что тебе ни о чем беспокоиться не надо.

«Четыре утверждения, и три из них – ложные», – подумала Габриэлла горько. Такой рекорд трудно превзойти.

Бабушка ни о чем больше не спрашивала. Она закрыла глаза и уснула.

Габриэлла открыла дверь кухни, подавая знак, что время допросов подошло к концу. Донато вернулся и закончил свой завтрак. Оба обычно молчали. Чтобы – не дай Бог! – не разбудить бабушку. А еще потому, что им просто нечего было сказать друг другу.

Ровно в половине одиннадцатого Донато навел порядок среди своих шариковых ручек, сложил еще не отработанные бумаги, закрыл письменный стол и сунул ключ в нагрудный карман. Он не хотел, чтобы его коллега Альфонсо, не дай Бог, поддался искушению полазить по его личным вещам, хотя в ящиках стола не было ничего, кроме ключей от машины, бумажных носовых платков, старых часов, которые вдруг остановились и которые он уже несколько недель собирался отнести к часовщику, пакетика жевательной резинки, игральных карт и спрея от комаров.