Черный передел - Алла Бегунова

Но сержант уже шагал к Аржановой, чтобы вернуть ей кошелек. Так она тоже попала в поле зрения странствующих монахов. Они двинулись к лавке вслед за Чернозубом. Теперь-то Анастасия узнала молодого дервиша и едва удержалась от возгласа удивления.

– Госпожа, – сказал он ей, – ваши слуги явили образец щедрости. Не желаете ли вы увеличить их взнос подаянием, соразмерным вашему богатству?

– Желаю, – ответила она и достала из внутреннего кармана «фериджи» золотую монету в один флюри.

– Бог воздаст вам за все сторицей.

– А люди воздадут, Энвер?

Молодой дервиш впился в ее лицо взглядом. Однако ничего, кроме белой муслиновой ткани и серых глаз, пристально смотрящих на него, увидеть не смог. Выждав минуту, Анастасия чуть-чуть отогнула край капюшона.

– Анастасия-ханым! – выдохнул дервиш. – Вы снова в Крыму…

– Ты не забыл меня?

– Вас забыть невозможно.

– Что значит твое одеяние?

– Я вступил в братство.

– Зачем?

Дервиш оглянулся. Старший его напарник подошел ближе, желая слышать их разговор. Он успел заметить, как богатая дама на мгновение открыла лицо перед молодым послушником. Этот поступок свидетельствовал о совершенно определенных отношениях. Она – либо его родственница, либо близкая знакомая, которую он давно не видел. Такое бывает, но может ли это принести пользу тарикату мавлавийа, образовавшемуся на территории Крымского ханства всего год назад?…

Энвер еще раз оглянулся на напарника и быстро сказал по-русски:

– Обо мне – разговор долгий.

– Мы увидимся? – она тоже перешла на русский.

– Да. Но нужно сделать пожертвование на обитель.

– Сколько?

– Хотя бы сто пятьдесят пиастров.

– Хорошо.

После этого молодой дервиш заговорил с напарником на тюркско-татарском. Он отрекомендовал Анастасию как первую жену своего родственника с Тамани, русскую по происхождению, но принявшую ислам и желающую внести сто пятьдесят пиастров на строительство обители в Салачике. Тот сразу приветливо улыбнулся и представился: Юсуф-эфенди, духовный наставник Энвера. Он пригласил госпожу вместе со слугами посетить завтра «хадарат» – очередное собрание членов братства, – где будет «зикр» – молитвенное, мистическое радение. Там она лично убедится в том, что деньги пойдут на благое, угодное Богу дело.

По правде говоря, Аржанова, неожиданно встретив Энвера на «Ашлык-базаре», уже и не сомневалась в этом.

Их знакомство произошло в октябре 1780 года, в Гёзлёве, где она жила на постоялом дворе «Сулу-хан», а отец Энвера, турок по имени Шевкет-ага, был его управляющим, или назиром. Энвер знал русский язык. Он выучил его, работая в Ени-Кале в конторе двоюродного дяди, купца, торгующего с русскими лесом.

В Ени-Кале Энвер посещал кофейню крымского татарина Селямета и там пристрастился к игре в кости. Три раза он проигрывался до последнего акче. Выручал его из беды приказчик Микиса Попандопулоса. Таким образом у резидента русской разведки в Крыму оказались три его долговые расписки. Суша, обозначенная в них, весьма и весьма огорчила бы назира Шевкет-агу. Анастасия имела разрешение напомнить восемнадцатилетнему турку о его долге. Но это не понадобилось.

Принятый на работу в экспедицию в качестве переводчика Энвер, мечтательный юноша, сходу влюбился в русскую госпожу. Она лишь кокетничала с ним. На большее молодой мусульманин, однако, и не рассчитывал. По турецким обычаям, чтобы добиться благорасположения красивой женщины, мужчина обязательно должен делать ей дорогие подарки. Энвер же собственными средствами не располагал.

Зато он безоглядно, верой и правдой мог служить предмету своей страсти. С его помощью Аржанова довольно легко выполнила первое из заданий – нашла в юго-западной части крымской степи потайные татарские колодцы.

Копии долговых расписок Энвера и сейчас находились среди ее бумаг. Секретная канцелярия приказывала «ФЛОРЕ» отыскать влюбчивого и пылкого сына Шевкет-аги и снова привлечь его к сотрудничеству, но, как и прежде, «втемную», то есть не открывая ему свое инкогнито, а используя его сердечную привязанность и склонность к азартным играм. Переход Энвера из мирской жизни в монашескую несколько озадачил Анастасию. Она почти ничего не знала о мусульманских аскетах и мистиках – суфиях – и о суфизме, древнем религиозном учении.

Но Энвер изобретательно солгал, представляя ее своему духовному наставнику Юсуфу-эфенди. Это означало, что еще не полностью подчинил его себе шейх тариката мавлавийа. Судя по одежде, молодой дервиш уже прошел две ступени приближения к Божественной истине и из мюридов был посвящен в члены братства, дав «ахд» – клятву, обет – и надев вместо обычного восточного кафтана «хирку» – монашеское рубище. Следовательно, он принадлежал к третьей ступени – «марифа», или мудрость, и назывался «арифом», то есть познающим.

Да, Энвер пользовался большим доверием главы братства «вертящихся» суфиев Ходжи-Ахмада. Когда-то в медресе турок был любимым и лучшим его учеником. Потом Ходжи-Ахмад, рассорившись с улемами города Гёзлёве, уехал в Медину, где и приобщился к тарикату мавлавийа. Через три года он получил звание «шейх» и поручение: совместно с тремя другими «арифами» основать отделение братства в Крымском ханстве.

Первым, кого он здесь нашел и обратил в монашество, стал Энвер. Сын назира Шевкет-аги знал наизусть почти половину Корана, а под влиянием Ходжи-Ахмада увлекся религиозной мистикой, будучи еще школяром. Главные проповеди суфизма: бессеребренничество, служение бедным, деятельное благочестие, безграничная самоотдача Богу – быстро нашли отклик в его сердце. Тем более, что коммерческая деятельность, к которой пытался приобщить его отец, совершенно Энверу не давалась…

Довольно долго стучал он железным кольцом, висящим на воротах, по их дубовым доскам. В усадьбе, где поселилась Аржанова, никто не отзывался. Энвер прибыл слишком рано. Русские путешественники, отобедав, почивали и не собирались в знойный полдень ни выходить из дома, ни принимать гостей. Наконец, на лай злющих псов появился Фатих-Федор, определенный здесь в привратники. Он стал выяснять, кто стоит за воротами и чего хочет. Молодой дервиш уверял, что русская госпожа ждет его.

Показывая похвальное рвение к службе, Фатих-Федор отвечал ему сурово, затем оставил гостя за воротами и ушел выяснять этот вопрос у хозяйки. Не прошло и получаса, как он вернулся, открыл Энверу калитку и проводил его на веранду. Там у столика «къона» уже хлопотала Глафира, чтобы подать мусульманину русский обед: щи, кашу с жареной курицей, компот.

Таково было распоряжение Анастасии, приводившей себя в порядок после сна. Не без оснований она полагала, что в братстве заботой монахов не балуют: Энвер, по сравнению с их прошлыми встречами, заметно похудел. Действительно, от угощения дервиш не отказался и даже выпил две чашки компота, макая в него татарскую пшеничную лепешку «пита».

Аржанова появилась в дверях, когда с обедом Энвер покончил, и Глафира, поставив на столик блюдо, наполненное клубникой, удалилась прочь. Увидев Анастасию, одетую в просторное домашнее платье из белой кисеи, через которое просвечивал темно-розовый корсаж, турок вскочил на ноги и низко ей поклонился. Глаза у него заблестели. Вместо приветствия он медленно продекламировал четверостишие: